![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Занятие пакостнее, чем писание некрологов - разве что их чтение. И все же надо, чувствую, написать что-то. Иначе так и буду жить в ощущении, что ничего не случилось, что он все так же жив где-то там. И не почувствую, что надо сделать что-то, чего он за меня больше не сделает.
На пятидесятилетие Сили делали диск трибьютов. Диск был сетевой, участвовать могли все, кто хотел, не было там ни худкомиссии, ни ограничений по размеру, ни по жанру, ни по чему. Можно было просто записать и прислать свою работу. Я тогда решил, что напишу органную прелюдию и фугу на тему из "Плачь, смейся и пой". Все придумал, как это надо сделать, что мы всей семьей будем петь куплеты с припевами, с детьми и младенцами, как будто у нас такое правило - за субботним, например, столом петь после обеда эту песню. А потом папа играет на органе. Придумал несколько вариаций и модуляций. Через несколько лет и попыток я понял, что, такая неожиданность, не умею писать фуги. Но это очень так себе отмазка.
К сожалению или к счастью - что в данном случае, как ни странно, не важно - русская словесность и песенность не в состоянии понять, что она потеряла в день, когда перестало биться сердце Сергея Силюнина. А это ни много ни мало закатилось его солнце. Никто - и я не уставал это повторять с тех пор, как по-новой, вне школьной программы, ознакомился с предметом - никто ни в прошлом веке, ни в нынешнем не был так близок к Александру Пушкину. Никто больше не писал и не пел так светло и просто. Никто не сочетал в себе такой высокой интеллигентности и такой бесстрашной внутренней свободы. Не знаю никого, кто веселил без тени издевки и чеканил строфы, достойные Экклезиаста, без тени надменности и важничанья. Не знаю никого другого, в ком было бы столько тихой мудрости и столько скромности. Столько достоинства.
Я вообще не знаю никого среди нас, кто умел писать такие короткие стихи. Так, чтобы они были высокой поэзией - вот после Пушкина только Силя, и все.
Еще не уставал повторять я, что Силя и Дядя Федор - единственные известные мне подлинно русские народные поэты нашего поколения. Они высказали и пропели его душу, его души порывы. Стоп - другие, конечно, тоже. Другие тоже много чего дали, очень много. У нас большое поколение, которому выпало на долю большое, невероятно сложное время перемен. Но только в этих двоих не вижу я никакого подражания кому-то, никакой стилизации, сколько угодно талантливой. Только у них не нахожу ни капли наших еврейских суетливости или истерики. У них все без исключения, весь материал от школьного начала и до космического конца, дышит подлинностью, жжет искренностью, веет глубиной, несет радость, мир и волю. На такой заоблачной высоте я знаю только этих двоих. После того, как Дядю Федора уехали в Америку, оставался один Силя. Теперь ни одного.
Я знаю, что есть еще хорошие поэты и песенники. Но им еще предстоит подняться до такой высоты. Им, на мой взгляд, еще далеко до такой безыскусной простоты и чистого света.
Много раз - друзья не дадут соврать - я говорил: мы все должны задуматься о том, какой мир мы оставим после себя Киту Ричардсу, Игги Попу и Силе. Может быть, иногда я понимал, что это шутка такая. Но, как писал Дуглас Адамс, Those that are alive are too busy living.
О душевных качествах Сили сказано много. Добавлю и я. В 1994-ом я подошел к нему в клубе "Засада" и попросился подыграть на органе. Он ответил так: "Знаешь, что Свинья сказал, когда ему предложили клавиши в "АУ"? Сказал, "в такое говнище - и такую красоту?"" После этого он вышел на сцену, и с тех пор я не могу слушать Боба Марли. Не хватает мне в оригинале того, что я услышал в тот вечер.
Других баек о моих встречах с Силей я рассказывать не буду. Для паритета. Дело в том, что когда Силя еще писал свой первый "ЯДелал", я, прочитав несколько глав, в шутку - одну из своих неудачных шуток - попросил про меня ничего не писать. Через пару месяцев у него в журнале прочитал, что вот, несмотря ни на что, из всех героев книги только двое попросили их из книги убрать, хотя про них-то как раз ничего _такого_ написать и не планировалось. Может быть, я один из этих двух. Теперь долго не узнаю.
Силя, если ты меня слышишь, знай, что я буду любить тебя всегда. Я уверен, что у Бога к тебе особых вопросов не будет. Если будут вопросы ко мне - вот это будет мой ответ.
Один из выходов, одно из разрешений той невыносимой грусти, накатившей с этим известием - превратиться в пятилетнего ребенка и укутаться, как в одеяло, в мысль, что Боженька сейчас слушает Силю с Беловым, набираясь сил, чтобы спасти наш мир.
На пятидесятилетие Сили делали диск трибьютов. Диск был сетевой, участвовать могли все, кто хотел, не было там ни худкомиссии, ни ограничений по размеру, ни по жанру, ни по чему. Можно было просто записать и прислать свою работу. Я тогда решил, что напишу органную прелюдию и фугу на тему из "Плачь, смейся и пой". Все придумал, как это надо сделать, что мы всей семьей будем петь куплеты с припевами, с детьми и младенцами, как будто у нас такое правило - за субботним, например, столом петь после обеда эту песню. А потом папа играет на органе. Придумал несколько вариаций и модуляций. Через несколько лет и попыток я понял, что, такая неожиданность, не умею писать фуги. Но это очень так себе отмазка.
К сожалению или к счастью - что в данном случае, как ни странно, не важно - русская словесность и песенность не в состоянии понять, что она потеряла в день, когда перестало биться сердце Сергея Силюнина. А это ни много ни мало закатилось его солнце. Никто - и я не уставал это повторять с тех пор, как по-новой, вне школьной программы, ознакомился с предметом - никто ни в прошлом веке, ни в нынешнем не был так близок к Александру Пушкину. Никто больше не писал и не пел так светло и просто. Никто не сочетал в себе такой высокой интеллигентности и такой бесстрашной внутренней свободы. Не знаю никого, кто веселил без тени издевки и чеканил строфы, достойные Экклезиаста, без тени надменности и важничанья. Не знаю никого другого, в ком было бы столько тихой мудрости и столько скромности. Столько достоинства.
Я вообще не знаю никого среди нас, кто умел писать такие короткие стихи. Так, чтобы они были высокой поэзией - вот после Пушкина только Силя, и все.
Еще не уставал повторять я, что Силя и Дядя Федор - единственные известные мне подлинно русские народные поэты нашего поколения. Они высказали и пропели его душу, его души порывы. Стоп - другие, конечно, тоже. Другие тоже много чего дали, очень много. У нас большое поколение, которому выпало на долю большое, невероятно сложное время перемен. Но только в этих двоих не вижу я никакого подражания кому-то, никакой стилизации, сколько угодно талантливой. Только у них не нахожу ни капли наших еврейских суетливости или истерики. У них все без исключения, весь материал от школьного начала и до космического конца, дышит подлинностью, жжет искренностью, веет глубиной, несет радость, мир и волю. На такой заоблачной высоте я знаю только этих двоих. После того, как Дядю Федора уехали в Америку, оставался один Силя. Теперь ни одного.
Я знаю, что есть еще хорошие поэты и песенники. Но им еще предстоит подняться до такой высоты. Им, на мой взгляд, еще далеко до такой безыскусной простоты и чистого света.
Много раз - друзья не дадут соврать - я говорил: мы все должны задуматься о том, какой мир мы оставим после себя Киту Ричардсу, Игги Попу и Силе. Может быть, иногда я понимал, что это шутка такая. Но, как писал Дуглас Адамс, Those that are alive are too busy living.
О душевных качествах Сили сказано много. Добавлю и я. В 1994-ом я подошел к нему в клубе "Засада" и попросился подыграть на органе. Он ответил так: "Знаешь, что Свинья сказал, когда ему предложили клавиши в "АУ"? Сказал, "в такое говнище - и такую красоту?"" После этого он вышел на сцену, и с тех пор я не могу слушать Боба Марли. Не хватает мне в оригинале того, что я услышал в тот вечер.
Других баек о моих встречах с Силей я рассказывать не буду. Для паритета. Дело в том, что когда Силя еще писал свой первый "ЯДелал", я, прочитав несколько глав, в шутку - одну из своих неудачных шуток - попросил про меня ничего не писать. Через пару месяцев у него в журнале прочитал, что вот, несмотря ни на что, из всех героев книги только двое попросили их из книги убрать, хотя про них-то как раз ничего _такого_ написать и не планировалось. Может быть, я один из этих двух. Теперь долго не узнаю.
Силя, если ты меня слышишь, знай, что я буду любить тебя всегда. Я уверен, что у Бога к тебе особых вопросов не будет. Если будут вопросы ко мне - вот это будет мой ответ.
Один из выходов, одно из разрешений той невыносимой грусти, накатившей с этим известием - превратиться в пятилетнего ребенка и укутаться, как в одеяло, в мысль, что Боженька сейчас слушает Силю с Беловым, набираясь сил, чтобы спасти наш мир.