День победы у нас в деревне

Скауты и сельсовет с помощью добровольцев подготовили церемонию. Собралось человек 100-150. Старики впереди сидят, сзади молодежь и дети. Директор музыкалки играет на клавишах, ученица его поет "Унтер ден пойлише гриненке боймелех" - что не слышно Мойшеле, не видно Шлоймеле, и плачет. Флейтистка плачет тоже. Внук читает письмо своей бабушки. Бабушка в войну была девочкой, поэтому рассказывает больше о том, как после войны попыталась вернуться домой, а дома не было, только бывшие соседи глядели в сторону и старались заслонить спиной знакомую мебель; скиталась по голой разоренной Европе, из лагеря в лагерь, пока в одном из лагерей не встретила эмиссара Сохнута. "Сначала я прошла смерть, а потом рождение, все у меня наоборот", пишет бабушка.


В Народном Доме - встреча с  Уцелевшим нашей деревни.

Рувен, 84 года, родился в Копенгагене. Пытались бежать в Швецию со всеми, какой-то хер из местных украл переданные им для этого 15 тысяч крон. Семи тысячам датских евреев удалось переправиться, а пятьсот остальных не смогли. Пришли их брать, в пять утра: старших сестры и брата не было дома; отцу скрутили из простыней веревку, по ней он вылез из окна. Оказалось, пришли не за отцом, а за всеми. Корабль, скотный вагон, Терезиенштадт. 50 человек в вагоне, уборной нет, поезд идет неделю. Полтора года в Терезине. Датчане, много раз повторял, жили лучше других, лучше всех - немцы в обмен на сельхозпродукцию заключили с Данией какие-то договоренности, которые почему-то соблюдали. Жили три семьи в одной комнате: семья с тремя детьми у одной стены, пара пожилых посередине, они с матерью, младшей сестрой и младшими братьями у двери. Разрешали раз в полгода получать открытку от семьи на немецком. В открытке старшая сестра передавала привет от отца и брата, а они утонули, переплывая пролив, лодка перевернулась, сестра доплыла, а отец был с переломами после падения из окна, брат его пытался вытащить, оба утонули. Сестру потом датчане из больницы вывезли в мусорном баке, спасли от облавы, как-то она перебралась в Швецию. Рувен с братом разгружали уголь; самая страшная, говорит, работа была помогать с вещами новоприбывшим и убывающим "на восток" - где лагерь смерти. Подружился с парой чехов - она оперная певица ("ни разу не слышал, чтобы она пела"), он что-то тоже из искусства. Внезапно получают черные бумажки - "на восток". С восьми до десяти вечера явиться в означенное место с вещами. Жандармы были чехи, некоторые, говорит, были люди, с ними можно было о чем-то договориться. Чех говорит: сними мое обручальное кольцо (можно было оставлять обручальные кольца), добудь мне у охранника сигарету. Как вы можете - обручальное кольцо за сигарету отдавать? А оно мне больше не понадобится. Работал потом на картофелечистке. Картошка шла охране, шелуха - в суп жильцам. Суп такой, как вода после мытья пола. Там начальница была женщина, которая полгода просидела в карцере - "Кляйне фестунг", была еще "гроссе фестунг". Полгода в одиночке без света. Когда вышла, говорит, не помнила своего имени. Очень нервная была, ругалась много.

От датского красного креста раз в сколько-то приходили датским гражданам посылки - и тоже немцы в силу каких-то договоренностей эти посылки пропускали. Мясо, хлеб, таблетки какого-то масла с витаминами. Потом приезжает инспекция датского красного креста. Вдоль улицы покрасили дома, построили детские сады, завезли земли, велели посадить цветы. Дом культуры построили. Построили школу, повесили на нее табличку "закрыто на праздники". Раздали одежду, мебель, заанвески. Главе эльтестенрата - еврейского начальства, десять человек, которые отвечали за выполнение сс-овских приказов, в частности, утверждали списки "на восток" - выдали костюм, цилиндр и речь. Сказали: одно слово не так, и всех на восток. (В Терезине жило 7000 до войны, лагерь помещал 60000. Чешским гражданам, которые лагерь строили, обещали, что их семьи не тронут, а их самих отпустят: не выполнили.) Красный крест уехал довольный, написал хороший отчет. После войны два датских министра, подписавших отчет, говорили, что если бы они написали правду, заключенным было бы только хуже. Говорит, я им верю. Через полтора года, в апреле 45-го, Рувена с матерью отправили наружу лагеря строить какие-то маленькие белые домики с маленьким окошком. Они спросили, что это - им сказали, скоро узнаете. Потом датский и шведский красный крест получили разрешение вывезти своих заключенных. У датчан автобусы были дрянь, на дровах, и шины ненадежные, но шведы своих автобусов не дали... а потом вроде как дали. Окна были занавешены, вокруг ехали немцы на мотоциклетках, занавески открывать запрещалось, но Рувен открыл. Все разбомблено. Потом налетели англичане, автобусы заехали в лес. Ничего не случилось. Потом на границе немцы уехали, раскрыли занавески - вдоль дороги с двух сторон стояли датчане с цветами и с едой, кричали "добро пожаловать домой". Жили в какой-то школе, впервые за полтора года наелись досыта, страшно мучились животом.

Потом переправили их в Мальмё, там встретились со старшей сестрой, узнали, что отца и брата нет больше. После войны вернулись в Данию. Рувен стал в семье за старшего: мать впала в депрессию, полгода только плакала, пыталась покончить с собой, старшая ушла жить отдельно. Младшая сестра с эпилепсией легла в больницу, Рувен работал и помогал младшим с учебой. Младшая сестра не выдержала, покончила с собой. Тут Рувен заплакал.

В 24 года встретил Биргит, которая вот в первом ряду сидит. В ноябре отметили 60 лет брака.

В 1964 стали думать о том, чтобы переехать в Израиль. Съездили на год, попробовали. Полгода в киббуце, полгода так. Через семь лет Биргит послала Рувена: что-то ты устал, поезжай в Израиль, отдохнешь, поищи работу там - не работай, только поищи. Нашел работу инженером на строительстве Адассы Ар-аЦофим. В пятницу, говорит, подписал контракт, в воскресенье уже выписали документы в посольстве. Было трудно. Никак не могли привыкнуть, что нельзя оставлять вещи в машине, что не придерживают двери, что мусор бросают прямо на улице. Но через год как-то смогли. В 73-ем призывники, говорит, строились прямо под нашими окнами, на Френчевой горе. Старшая дочь Рина взяла из холодильника, что там было, спустилась к ним. Вернулась через полчаса и сказала: теперь я знаю, зачем мы здесь. И с этого дня не было больше ни одной жалобы.

Говорит, до войны я считал себя религиозным. Полтора миллиона еврейских детей, что они сделали? Где был Бог? Я снял кипу и в синагоге не был с тех пор.

63 года, говорит, я молчал. Но потом произошли определенные события, и я стал писать воспоминания. Это очень тяжело, как второй раз через все это проходишь. Но надо, потому что не могу, когда при мне говорят, что ничего этого не было. Книгу написал: "Понять и не простить". Вышла в Дании, сейчас переводят на иврит.

Две дочки, восемь внуков.