(no subject)
Право, я даже не знаю, зачем я сажусь и пишу это все - когда всесильные алгоритмы сетей наполнили мой информационный мир такими персонажами, которым страшно даже показывать фотографии пейзажей вокруг дома.
Может быть, для того, чтобы высказать мысль об инвариантах развития. Что есть вещи, которые меняются, а есть, которые не меняются, и это прикольно видеть и интересно думать, почему оно вот так.
Тридцать лет назад мы с женой сидели в квартире номер 15 дома номер 1 по Свечному переулку. Это была штабная квартира - в ней жили самые ответственные квартиросквоттеры этого удивительного пузыря бытия. Сейчас уже не удается восстановить всю ту длиной в пару месяцев цепочку случайных встреч и неожиданностей, которая привела меня туда. Я немного жалею, что не узнал большинства моих компаньонов по этой новогодней ночи так, как они того заслуживали. Впрочем, некоторых все-таки немного узнал. Я точно помню, что там были Пегас, Цунский, Саша Лярман, Паша Гамм, один человек, которого я помню лицо и голос, но не помню имени. Были там и Пупкин с Женькой Катастрофой, но мы тогда еще не играли вместе, даже мысли такой не было, я был еще совсем другой, в распадающемся первом составе, до второго оставался еще месяц-другой, десяток недель, наполненных чем-то таким, от чего человек изменяется до неузнаваемости.
Но не весь.
Играл Том Вэйтс. "Swordfishtrombones". Елка была прицеплена к потолку за крюк от люстры, наряжена, как подобает, и покачивалась в такт своей собственной музыке, но это рифмовалось с Томом Вэйтсом. Было censored. Мигали гирлянды, горели свечи, а за окном летел снег. Тогда в Питере снег зимой был делом частым и красивым, но на это даже не особенно обращали внимания.
Ни в каких снах мне не снилось, что через тридцать лет после этого дня я буду стоять на кухне в своем доме почти - почти! - на вершине горы и мыть посуду, дожидаясь возвращения домой любимой жены и дочки с хора, а наутро сына в первую побывку из армии. И даже неинтересно, что бы я тогда об этом подумал, потому что нечем мне было тогда думать об этом. Было чем думать о другом, а об этом было нечем.
Сильно меняется человек. Сильно изменился человек я. Гитарой и языком стал владеть лучше. Телом и голосом хуже. Научился бог весть чему и разучился бог весть что.
А Том Вэйтс остался. Стою и слушаю вот его же. И это уже, надо так понимать, навсегда.
Чтобы выпутаться из поиска морали, скажу просто: это тост.
Может быть, для того, чтобы высказать мысль об инвариантах развития. Что есть вещи, которые меняются, а есть, которые не меняются, и это прикольно видеть и интересно думать, почему оно вот так.
Тридцать лет назад мы с женой сидели в квартире номер 15 дома номер 1 по Свечному переулку. Это была штабная квартира - в ней жили самые ответственные квартиросквоттеры этого удивительного пузыря бытия. Сейчас уже не удается восстановить всю ту длиной в пару месяцев цепочку случайных встреч и неожиданностей, которая привела меня туда. Я немного жалею, что не узнал большинства моих компаньонов по этой новогодней ночи так, как они того заслуживали. Впрочем, некоторых все-таки немного узнал. Я точно помню, что там были Пегас, Цунский, Саша Лярман, Паша Гамм, один человек, которого я помню лицо и голос, но не помню имени. Были там и Пупкин с Женькой Катастрофой, но мы тогда еще не играли вместе, даже мысли такой не было, я был еще совсем другой, в распадающемся первом составе, до второго оставался еще месяц-другой, десяток недель, наполненных чем-то таким, от чего человек изменяется до неузнаваемости.
Но не весь.
Играл Том Вэйтс. "Swordfishtrombones". Елка была прицеплена к потолку за крюк от люстры, наряжена, как подобает, и покачивалась в такт своей собственной музыке, но это рифмовалось с Томом Вэйтсом. Было censored. Мигали гирлянды, горели свечи, а за окном летел снег. Тогда в Питере снег зимой был делом частым и красивым, но на это даже не особенно обращали внимания.
Ни в каких снах мне не снилось, что через тридцать лет после этого дня я буду стоять на кухне в своем доме почти - почти! - на вершине горы и мыть посуду, дожидаясь возвращения домой любимой жены и дочки с хора, а наутро сына в первую побывку из армии. И даже неинтересно, что бы я тогда об этом подумал, потому что нечем мне было тогда думать об этом. Было чем думать о другом, а об этом было нечем.
Сильно меняется человек. Сильно изменился человек я. Гитарой и языком стал владеть лучше. Телом и голосом хуже. Научился бог весть чему и разучился бог весть что.
А Том Вэйтс остался. Стою и слушаю вот его же. И это уже, надо так понимать, навсегда.
Чтобы выпутаться из поиска морали, скажу просто: это тост.