![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
(no subject)
Видел два совершенно чудесных сна, не забыть бы рассказать - про летать и про 19-ю больницу.
В первом сне действие происходило на грани мира людей и мира эльфов, а территориально - в северной Хайфе, в районе Яд-леБаним. В этом сне я обладаю способностью летать. Довольно хилой, но при помощи каких-то вспомогательных предметов, больше всего похожих на пластиковые доски для плавания, у меня это худо-бедно получается. И мне надо там почти от самого низа добраться до Нешера, а местность - удивительно зеленая, вся в каких-то волшебных садиках, сквериках, зарослях; и вся эта местность кишит, возможно, недругами, а я их не вижу, потому что эльфийского зрения нет. То есть, сначала там внизу какая-то заварушка, в которой я участвую, и для этого у меня зрение есть; но потом она успешно заканчивается победой наших сил добра, и зрение приходится вернуть по какой-то причине. И добираться до дома самостоятельно, в одиночку, по местности, возможно, занятой недругами. И летательные приспособления тоже приходится оставить и лететь своими силами, которые позволяют лететь - как Летучему Нидерландцу, на высоте человеческого роста и со скоростью пешехода. Но, правда, поднатужившись (движения - как плавательные, как у пловца), можно взлетать над кустами и садами и даже деревьями. Надо всем этим сказочная ночь с огромными звездами и благоуханными ветерками, ощущение в целом удивительно приятное, хотя опасность в воздухе. Помню одно место где-то уже возле Неве-Шеанана (сказочная текстура натянута на реальный Кармель, во сне там никакого Шеанана нет, но место совпадает), где белый бетонный мостик над ручейком, и я думаю, не пролететь ли под мостиком, а потом думаю, что а вдруг там тролль сидит, а я его не вижу, ну его нафиг, лучше поднатужусь и пролечу сверху.
Второй - еще удивительнее. В нем я по делам в Питере на неделю. За эту неделю я заболеваю своими железками, видимо, сильно. Звоню жене, и она мне советует: ты ведь там в больнице лежал, сходи в больницу, может быть, там остались какие-нибудь медицинские бумаги, которые, может быть, как-нибудь могут помочь кому-нибудь понять, что же это за болезнь и как ее лечить. А то врачи как-то совершенно бессильны опять.
И я еду в эту 19-ю больницу на Лиговку, возле "Октябрьского". Долго в какой-то регистратуре объясняю тетенькам, что именно мне нужно. Кстати, очень доволен остаюсь своей способностью от них добиться своего, потому что через какое-то время тетеньки между собой спрашиваются: "Кто у нас там сейчас в челюстно-лицевой? Михей Иваныч? Ну, давайте, ему позвоним, попросим спуститься. Вдруг что получится."
И через некоторое время спускается по лестнице в белом халате человек с удивительно приятным и знакомым лицом. При этом сразу бросается ко мне, обнимает так по-дружески, говорит "Печкин, как замечательно, что ты приехал, как я рад, слушай, я сейчас жене позвоню, чтоб спустилась, она со мной вместе работает... да, а я уже вот три года как завотделением здесь... Ну, давай, рассказывай, что у тебя случилось?" И я рассказываю, и он меня прощупывает - пальцы теплые, сухие и удивительно жесткие, как у всех врачей, что со мной работали, таким пальцем убить не проблема; ага, говорит... ну, и чем же тебя лечили у нас? И я рассказываю что вот, сначала думали, что это зубы, выдрали обе нижние шестерки, вот, видишь, нет их (показываю, тот качает головой, "бедный, небось, без наркоза" - "какой же наркоз семилетнему, да и я уколов боялся больше, чем выдирания"), потом промывания протоки делали - "хемотрепсином?" - "им самым, больнее этого ничего со мной пока в жизни не случалось" - а потом появился такой врач Александр Яковлевич - "Зильберман?" - да нет, у него какая-то простая фамилия была, чуть ли не Александров или Иванов - и он ультразвуком лечил, и после него я лет пятнадцать серьезно не болел этой дрянью...
Все это рассказываю и думаю: черт, какой человек хороший, и как относится ко мне хорошо, что же я-то могу для него хорошего сделать? позвонить жене, перенести рейс, остаться еще на несколько дней, квартирник организовать - надо бы, хоть и нелегко, ой, нелегко; и не для искусства, не для чего-то там, а только чтобы вот приятное сделать нескольким хорошим людям, потому что я ведь больше ничего не могу.
А потом он говорит: пойдем к нам, на отделение, хоть чаю попьем. А я говорю: погоди. Дай я пойду впереди - посмотрю, ноги дорогу помнят ли? Ведь тридцать лет здесь не был, без малого. Идем, заходим во внутренний двор больницы - там за этим красного кирпича фасадом внутренний дворик и в нем другие корпуса, из серого кирпича, пяти-семиэтажные точки. Я понимаю, что ноги дорогу помнят; гляжу на Лиговку между корпусами, на вот эту вот девятиэтажку 37-й серии, что прямо напротив окон первой палаты, в которой я все окна проглядел вечерами и ночами, вижу, что в доме рядом в каждом окне горит свет, и сидят за швейными машинками рядами женщины - там, понимаю, теперь свит-шоп, квартиры переоборудовали, набили швей-мотористок и шьют чего-то... И говорю, что вот, все я помню; а он, завотделением этот, Михей Иванович, говорит отчего-то, что это ладно, у него дома стул есть, на котором еще его прадед сиживал; а я говорю, что да, одни призваны нести традицию, а другие - ее создавать, и я, к сожалению, из вторых...
Примерно с этим просыпаюсь. Уже только чистя зубы, понимаю, что никаких девятиэтажек 37-й серии в этом месте Лиговки быть не может, и что в дневной реальности обладателя этого лица зовут не Михей, а Яр.
В первом сне действие происходило на грани мира людей и мира эльфов, а территориально - в северной Хайфе, в районе Яд-леБаним. В этом сне я обладаю способностью летать. Довольно хилой, но при помощи каких-то вспомогательных предметов, больше всего похожих на пластиковые доски для плавания, у меня это худо-бедно получается. И мне надо там почти от самого низа добраться до Нешера, а местность - удивительно зеленая, вся в каких-то волшебных садиках, сквериках, зарослях; и вся эта местность кишит, возможно, недругами, а я их не вижу, потому что эльфийского зрения нет. То есть, сначала там внизу какая-то заварушка, в которой я участвую, и для этого у меня зрение есть; но потом она успешно заканчивается победой наших сил добра, и зрение приходится вернуть по какой-то причине. И добираться до дома самостоятельно, в одиночку, по местности, возможно, занятой недругами. И летательные приспособления тоже приходится оставить и лететь своими силами, которые позволяют лететь - как Летучему Нидерландцу, на высоте человеческого роста и со скоростью пешехода. Но, правда, поднатужившись (движения - как плавательные, как у пловца), можно взлетать над кустами и садами и даже деревьями. Надо всем этим сказочная ночь с огромными звездами и благоуханными ветерками, ощущение в целом удивительно приятное, хотя опасность в воздухе. Помню одно место где-то уже возле Неве-Шеанана (сказочная текстура натянута на реальный Кармель, во сне там никакого Шеанана нет, но место совпадает), где белый бетонный мостик над ручейком, и я думаю, не пролететь ли под мостиком, а потом думаю, что а вдруг там тролль сидит, а я его не вижу, ну его нафиг, лучше поднатужусь и пролечу сверху.
Второй - еще удивительнее. В нем я по делам в Питере на неделю. За эту неделю я заболеваю своими железками, видимо, сильно. Звоню жене, и она мне советует: ты ведь там в больнице лежал, сходи в больницу, может быть, там остались какие-нибудь медицинские бумаги, которые, может быть, как-нибудь могут помочь кому-нибудь понять, что же это за болезнь и как ее лечить. А то врачи как-то совершенно бессильны опять.
И я еду в эту 19-ю больницу на Лиговку, возле "Октябрьского". Долго в какой-то регистратуре объясняю тетенькам, что именно мне нужно. Кстати, очень доволен остаюсь своей способностью от них добиться своего, потому что через какое-то время тетеньки между собой спрашиваются: "Кто у нас там сейчас в челюстно-лицевой? Михей Иваныч? Ну, давайте, ему позвоним, попросим спуститься. Вдруг что получится."
И через некоторое время спускается по лестнице в белом халате человек с удивительно приятным и знакомым лицом. При этом сразу бросается ко мне, обнимает так по-дружески, говорит "Печкин, как замечательно, что ты приехал, как я рад, слушай, я сейчас жене позвоню, чтоб спустилась, она со мной вместе работает... да, а я уже вот три года как завотделением здесь... Ну, давай, рассказывай, что у тебя случилось?" И я рассказываю, и он меня прощупывает - пальцы теплые, сухие и удивительно жесткие, как у всех врачей, что со мной работали, таким пальцем убить не проблема; ага, говорит... ну, и чем же тебя лечили у нас? И я рассказываю что вот, сначала думали, что это зубы, выдрали обе нижние шестерки, вот, видишь, нет их (показываю, тот качает головой, "бедный, небось, без наркоза" - "какой же наркоз семилетнему, да и я уколов боялся больше, чем выдирания"), потом промывания протоки делали - "хемотрепсином?" - "им самым, больнее этого ничего со мной пока в жизни не случалось" - а потом появился такой врач Александр Яковлевич - "Зильберман?" - да нет, у него какая-то простая фамилия была, чуть ли не Александров или Иванов - и он ультразвуком лечил, и после него я лет пятнадцать серьезно не болел этой дрянью...
Все это рассказываю и думаю: черт, какой человек хороший, и как относится ко мне хорошо, что же я-то могу для него хорошего сделать? позвонить жене, перенести рейс, остаться еще на несколько дней, квартирник организовать - надо бы, хоть и нелегко, ой, нелегко; и не для искусства, не для чего-то там, а только чтобы вот приятное сделать нескольким хорошим людям, потому что я ведь больше ничего не могу.
А потом он говорит: пойдем к нам, на отделение, хоть чаю попьем. А я говорю: погоди. Дай я пойду впереди - посмотрю, ноги дорогу помнят ли? Ведь тридцать лет здесь не был, без малого. Идем, заходим во внутренний двор больницы - там за этим красного кирпича фасадом внутренний дворик и в нем другие корпуса, из серого кирпича, пяти-семиэтажные точки. Я понимаю, что ноги дорогу помнят; гляжу на Лиговку между корпусами, на вот эту вот девятиэтажку 37-й серии, что прямо напротив окон первой палаты, в которой я все окна проглядел вечерами и ночами, вижу, что в доме рядом в каждом окне горит свет, и сидят за швейными машинками рядами женщины - там, понимаю, теперь свит-шоп, квартиры переоборудовали, набили швей-мотористок и шьют чего-то... И говорю, что вот, все я помню; а он, завотделением этот, Михей Иванович, говорит отчего-то, что это ладно, у него дома стул есть, на котором еще его прадед сиживал; а я говорю, что да, одни призваны нести традицию, а другие - ее создавать, и я, к сожалению, из вторых...
Примерно с этим просыпаюсь. Уже только чистя зубы, понимаю, что никаких девятиэтажек 37-й серии в этом месте Лиговки быть не может, и что в дневной реальности обладателя этого лица зовут не Михей, а Яр.