![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
М.Ножников, "Жизнь - бесконечный блюз"
В конце августа тысяча девятьсот восемьдесят лохматого года Айлов-Юкин и Факофьев отчаянно искали по городу траву. И никак не могли найти. А им было очень надо. У Айлова-Юкина на две недели скипали на юг пренты, и образовывался совершенно пустой трехкомнатный флэт почти без соседей, с превосходной музыкальной аппаратурой сэра Айлова-старшего и его же коллекцией венгерского прогрессивного рока. Факофьеву же как раз недавно переписали свежайший, еще никем в городе толком не слышанный “Американ Прэйер”. Слушать все это без травы, считали наши герои - это, как приговаривал школьный преподаватель труда Осип Сокрович, “пиво без водки, деньги на ветер”. А под травой открывались им там удивительные глубины смысла и взлеты гения, и сами они себе казались плоть от плоти этого гения, дух от духа, ничем не хуже, не слабже, только что моложе, неопытнее, и не в тех условиях. “Холодно, сынок, холодно” - цитировал им окружающий мир заезженный, но оттого не менее верный анекдот, а вот в Калифорнии было тепло.
А в Коромысле было холодно. Дождливый кончился август, тоскливый задвинул его сентябрь, сырой ветер гнал по низкому и плоскому небу опостылевшие тучи, бурели за городом кое-как сжатые поля, а в городе кое-как алели рябины с калинами, а листья тополей и лип уже потихоньку осыпались.
Холодно было в Коромысле, и травы в нем было не найти. И непонятно было, вправду ли вдруг ее совсем не стало, ведь случаются и такие периоды в небольших нечерноземных городах, или же только Айлову-Юкину с Факофьевым никто не хотел ни продать корабль, ни даже отсыпать по доброте душевной и трудно объяснимому здравым смыслом, но водящемуся у травяных людей - и ни у каких других торчков! - обыкновению. А ребята ведь и денег накопили на корабль, наэкономили на еде, кофе и куреве, и немалых денег - пятнадцать рублей. Хотели, чтобы все было по-большому, по-честному - не на хвост кому-то садиться, а самим, может быть, каких-нибудь кайфовых людей себе на хвост взять. Или, тем более, может быть, кайфовых герлов. Известный на молодежной их тогдашней тусовке поэт и ловелас, кривоногий и совершенно неотразимый в огромном ореоле своих мелких огненно-рыжих кудряшек Фима Трахтенберг обещал посодействовать в этом вопросе. Мало было в Коромысле герлов, способных Фиме отказать. Буквально, всего несколько.
В общем, трава была нужна. Просто, вот, нужна. И просто, вот, не было ее. Все каналы разводили руками. На Бродвее не было ни у кого. На рынок друзья идти не решились - там настоящие мрачные торчки затоваривались своими банками и колесами, там все было слишком серьезно и невесело, сам воздух там был дурной. Олдовые с Библиотеки залечили какими-то философскими телегами такого высокого полета, что через пару часов стало ясно - никто не хочет связываться с двумя малоизвестными пионерами. Друзья целый вечер протолклись в темных аллеях вокруг общаги геологов, дико стремаясь маячивших под фонарями фуражек и робко подкатывая к мутным личностям в кустах, но все, кто обещал сходить и узнать, динамили их бессовестно и беспощадно. Никто не мог найти какого-то мифического Гоги по прозвищу “Видишь мент - бросай пакет”, у которого еще на прошлой неделе было. Какие-то азиаты хотели деньги вперед, но их свирепые лица не внушили достаточно надежды, и переговоры зашли в тупик.
И лишь в субботу на “Пурге” - в садике напротив кафе “Первомай”, которое в Системе называлось, понятно, “Вальпургиевой ночью”, и знание этого полного названия служило одним из, как это теперь называется, культурных кодов - герла по имени Снежинка посоветовала друзьям:
- Вам к Витязю надо. Он поможет. Он точно поможет.
Совет был неожиданный. Алик Витязь не только в Коромысле был фигурой и знаменитостью: слава о нем шла и по столицам, куда нередко отправлялся он, влекомый своей страстью. А страстью его были книги. Подлинным витязем живого письменного слова был Алик Витязь, и сказочные совершал подвиги, добывая одному ему известными правдами и неправдами у невесть каких кощеев и горынычей печатные раритеты, дефициты и такие книги, про которые даже подумать никто не мог, что такое вообще напечатано где-то на просторах русскоязычной ойкумены. Еще в глубокое брежневековье приносил он на тусовку толстый зеленый том “Мастера и Маргариты”, отпечатанный, по его данным, в Бельгии, но без указания каких-либо библиографических данных, чтобы не попалить потенциального читателя, и кропотливые будущие филологини под его присмотром несколько дней от рассвета до заката сверяли текст со своими списками, пока не становилось совсем уж темно и дождливо. Учебники иврита, жития святых отцев, труды репрессированных философов, филологов и психоаналитиков, ментовские справочники по блатным татуировкам, Толкиен в переводе Леши Хоббита, неисповедимым промыслом Божьим изданный где-то за Уралом тиражом в количество поездов, проходивших через тот городок за неделю - всё, абсолютно всё мог достать вам Алик Витязь и продать по вполне разумной цене. Наследственная квартира Вицисов в самом центре города представляла собой в те годы большой, с трехметровыми потолками, четырехкомнатный книжный шкаф, в который встроена была тахта, и ножками тахты служили менее ценные книги. На тахте Витязь спал; мыться он ходил к друзьям, а есть ему, кажется, и вовсе не требовалось. Никакой картотеки у него не было, все свое собрание он знал на память, на ощупь, и никто этому не удивлялся, потому что знал Витязь вообще всё про вообще все книги, какие существовали на свете, и какие только должны были на нем существовать.
А под тахтой стоял телефон, и по нему, отыскав нужную страничку в рингушнике, позвонили друзья. Говорил Факофьев, и говорил он, отдавая себе полный отчет в том, что телефон у такого замечательного человека не прослушиваться не может.
- Витязь, здравствуй, здоровьичка тебе! Как ты там? Давно тебя не видно было. В Питере? Классно, и как там? Ой, ну, классно! А это Факофьев говорит, с Пурги. Нам тут сказали, ты можешь помочь. Тут день рожденья у друга намечается. Я вот ищу ему книжек некоторых. Ага. Ага. А хочет он “Листья Травы”. Только в оригинале. А то такие переводы поганые попадаются иногда, аж мутит. Есть такое? Классно! Вот здорово! Или вот Гюнтера Грасса. Даже два? Насчет переплета не знаю… Не думал об этом. Ну, твердый, наверно. Солиднее как-то. Слушай, а может, и Гашек найдется? Как, пятитомник? Казахский даже прямо? Ух ты! Вот похохочем-то! Да, любит очень. И сколько потянет вся эта радость? Да ладно, качество не так важно, мы не эстеты. Главное - содержание. Слушай, как ты нас выручил! Так мы заедем с братушкой? Завтра с утра, часам к двум, идет?
Вот так наши друзья стали счастливыми обладателями пятитомника Гашека алма-атинского издательства “Жазушы”, двух книжек повестей Гюнтера Грасса и билингвы Уолта Уитмена с переводами Чуковского и еще кого-то, сейчас уже не вспомнить, кого. А что самое замечательное - что они даже не очень-то и обломались. Все-таки книжки были прекрасные. Кстати, и травы они потом надыбали-таки себе, и холодными сентябрьскими ночами на теплой кухне мадам Юкиной наслаждались, читая друг другу вслух с выражением Уитмена под венгерский прогрессивный рок.
А в Коромысле было холодно. Дождливый кончился август, тоскливый задвинул его сентябрь, сырой ветер гнал по низкому и плоскому небу опостылевшие тучи, бурели за городом кое-как сжатые поля, а в городе кое-как алели рябины с калинами, а листья тополей и лип уже потихоньку осыпались.
Холодно было в Коромысле, и травы в нем было не найти. И непонятно было, вправду ли вдруг ее совсем не стало, ведь случаются и такие периоды в небольших нечерноземных городах, или же только Айлову-Юкину с Факофьевым никто не хотел ни продать корабль, ни даже отсыпать по доброте душевной и трудно объяснимому здравым смыслом, но водящемуся у травяных людей - и ни у каких других торчков! - обыкновению. А ребята ведь и денег накопили на корабль, наэкономили на еде, кофе и куреве, и немалых денег - пятнадцать рублей. Хотели, чтобы все было по-большому, по-честному - не на хвост кому-то садиться, а самим, может быть, каких-нибудь кайфовых людей себе на хвост взять. Или, тем более, может быть, кайфовых герлов. Известный на молодежной их тогдашней тусовке поэт и ловелас, кривоногий и совершенно неотразимый в огромном ореоле своих мелких огненно-рыжих кудряшек Фима Трахтенберг обещал посодействовать в этом вопросе. Мало было в Коромысле герлов, способных Фиме отказать. Буквально, всего несколько.
В общем, трава была нужна. Просто, вот, нужна. И просто, вот, не было ее. Все каналы разводили руками. На Бродвее не было ни у кого. На рынок друзья идти не решились - там настоящие мрачные торчки затоваривались своими банками и колесами, там все было слишком серьезно и невесело, сам воздух там был дурной. Олдовые с Библиотеки залечили какими-то философскими телегами такого высокого полета, что через пару часов стало ясно - никто не хочет связываться с двумя малоизвестными пионерами. Друзья целый вечер протолклись в темных аллеях вокруг общаги геологов, дико стремаясь маячивших под фонарями фуражек и робко подкатывая к мутным личностям в кустах, но все, кто обещал сходить и узнать, динамили их бессовестно и беспощадно. Никто не мог найти какого-то мифического Гоги по прозвищу “Видишь мент - бросай пакет”, у которого еще на прошлой неделе было. Какие-то азиаты хотели деньги вперед, но их свирепые лица не внушили достаточно надежды, и переговоры зашли в тупик.
И лишь в субботу на “Пурге” - в садике напротив кафе “Первомай”, которое в Системе называлось, понятно, “Вальпургиевой ночью”, и знание этого полного названия служило одним из, как это теперь называется, культурных кодов - герла по имени Снежинка посоветовала друзьям:
- Вам к Витязю надо. Он поможет. Он точно поможет.
Совет был неожиданный. Алик Витязь не только в Коромысле был фигурой и знаменитостью: слава о нем шла и по столицам, куда нередко отправлялся он, влекомый своей страстью. А страстью его были книги. Подлинным витязем живого письменного слова был Алик Витязь, и сказочные совершал подвиги, добывая одному ему известными правдами и неправдами у невесть каких кощеев и горынычей печатные раритеты, дефициты и такие книги, про которые даже подумать никто не мог, что такое вообще напечатано где-то на просторах русскоязычной ойкумены. Еще в глубокое брежневековье приносил он на тусовку толстый зеленый том “Мастера и Маргариты”, отпечатанный, по его данным, в Бельгии, но без указания каких-либо библиографических данных, чтобы не попалить потенциального читателя, и кропотливые будущие филологини под его присмотром несколько дней от рассвета до заката сверяли текст со своими списками, пока не становилось совсем уж темно и дождливо. Учебники иврита, жития святых отцев, труды репрессированных философов, филологов и психоаналитиков, ментовские справочники по блатным татуировкам, Толкиен в переводе Леши Хоббита, неисповедимым промыслом Божьим изданный где-то за Уралом тиражом в количество поездов, проходивших через тот городок за неделю - всё, абсолютно всё мог достать вам Алик Витязь и продать по вполне разумной цене. Наследственная квартира Вицисов в самом центре города представляла собой в те годы большой, с трехметровыми потолками, четырехкомнатный книжный шкаф, в который встроена была тахта, и ножками тахты служили менее ценные книги. На тахте Витязь спал; мыться он ходил к друзьям, а есть ему, кажется, и вовсе не требовалось. Никакой картотеки у него не было, все свое собрание он знал на память, на ощупь, и никто этому не удивлялся, потому что знал Витязь вообще всё про вообще все книги, какие существовали на свете, и какие только должны были на нем существовать.
А под тахтой стоял телефон, и по нему, отыскав нужную страничку в рингушнике, позвонили друзья. Говорил Факофьев, и говорил он, отдавая себе полный отчет в том, что телефон у такого замечательного человека не прослушиваться не может.
- Витязь, здравствуй, здоровьичка тебе! Как ты там? Давно тебя не видно было. В Питере? Классно, и как там? Ой, ну, классно! А это Факофьев говорит, с Пурги. Нам тут сказали, ты можешь помочь. Тут день рожденья у друга намечается. Я вот ищу ему книжек некоторых. Ага. Ага. А хочет он “Листья Травы”. Только в оригинале. А то такие переводы поганые попадаются иногда, аж мутит. Есть такое? Классно! Вот здорово! Или вот Гюнтера Грасса. Даже два? Насчет переплета не знаю… Не думал об этом. Ну, твердый, наверно. Солиднее как-то. Слушай, а может, и Гашек найдется? Как, пятитомник? Казахский даже прямо? Ух ты! Вот похохочем-то! Да, любит очень. И сколько потянет вся эта радость? Да ладно, качество не так важно, мы не эстеты. Главное - содержание. Слушай, как ты нас выручил! Так мы заедем с братушкой? Завтра с утра, часам к двум, идет?
Вот так наши друзья стали счастливыми обладателями пятитомника Гашека алма-атинского издательства “Жазушы”, двух книжек повестей Гюнтера Грасса и билингвы Уолта Уитмена с переводами Чуковского и еще кого-то, сейчас уже не вспомнить, кого. А что самое замечательное - что они даже не очень-то и обломались. Все-таки книжки были прекрасные. Кстати, и травы они потом надыбали-таки себе, и холодными сентябрьскими ночами на теплой кухне мадам Юкиной наслаждались, читая друг другу вслух с выражением Уитмена под венгерский прогрессивный рок.