![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
2025-05 3/3
Публикацию трех важных для меня текстов удобнее начать с конца. Собственно, это один текст, но из трех очень разных частей, разной степени эзотеричности. Здесь можно выложить все три, но другим сетям достанется меньше.
Итак.
На последнем – крайнем? – концерте БГ в парке Шарона, на красивом холме, образовавшемся из почти столетней горы мусора, с видом на огни Гуш-Дана, с пролетающими над зрителями самолетами, я окончательно понял, что магия БГ на меня больше не действует.
Может быть, потому что я читал ирландские саги и вузовский учебник по индийской философии немного раньше, чем познакомился с большинством песен Гребенщикова. Потому, что я зануда и мне во всем требовалась точность. И во всем хотелось дойти до конца. (Когда говорят, что в жизни все надо попробовать, то редко имеют в виду интегральные уравнения - но я более любознателен, чем большинство всех.) И я все в его текстах понимаю. Все загадки больше не загадки, тайн больше нет. Я знаю, что такое гуны и махасиддхи, читал то, что вокруг “Кад Годдо”, выяснял, кто такие Евдундоксия и Спандулья, я в курсе, что он имеет в виду, когда поет “вставай, перейдем эту реку вброд” – что это за река, как называется тот, кто в нее вошел и как тот, кто из нее вышел. Я прочитываю все эти смыслы. Если не все, то очень многие. У меня есть пробелы в образовании по части русской литературы, но они, кажется, и у него на тех же местах. (Впрочем, так мне казалось бы в любом случае.)
Поэтому, может быть, меня и не прёт. Загадка разгадана, а загадочность ради загадочности (“ибо я люблю все странное”) прошла уже где-то около 23-24 лет, захотелось вместо нее откровенности и честности. Или уж тогда пусть будет, как у Джорджа Гуницкого – стихи, которые не стараются казаться странными, а таковы есть. Социальная общность, “песня на моем языке”, культурный код допуска к немногим избранным – больше не требуется. Таких, как я, на свете примерно один человек, а остальных я научился прощать, а потом и ценить за то, что они не такие. Эстетика у всех разная, мне близка другая. Воспоминания о важном – ну, вот это осталось. “Мне не нравится эта песня, но под нее мне было когда-то хорошо,” – так я объясняю это младшей дочке. Однако новые песни этого не несут – по естественным причинам.
Поэтому для меня БГ 2025 года – это прежде всего мощный публицист, автор звучной гражданской лирики, с четкой и внятной бескомпромиссной позицией. Каким он почти никогда не был прежде. Конечно, он написал “Козлы” и, там, “Поколение дворников и сторожей”, но сравните эти песни и “Поговорим о мертвых” или “Ничто не забыто”, и вы поймете, про что я.
Это было неожиданно. Связи между эстетикой и этикой, может быть, все-таки существуют, но не так легко представимы, как казалось нам с Сашей Яцуренко в утреннем лесу под Заходским ровно тридцать лет назад. Я по-прежнему не нашел убедительного ответа на вопрос, почему одни люди сдаются на милость своих эволюционных механизмов, а другие, от которых вовсе не ждешь ни героизма, ни даже вообще душевной прямоты, вдруг оказываются прочны, как скала. Это удивительно и прекрасно – видеть такое.
Итак.
На последнем – крайнем? – концерте БГ в парке Шарона, на красивом холме, образовавшемся из почти столетней горы мусора, с видом на огни Гуш-Дана, с пролетающими над зрителями самолетами, я окончательно понял, что магия БГ на меня больше не действует.
Может быть, потому что я читал ирландские саги и вузовский учебник по индийской философии немного раньше, чем познакомился с большинством песен Гребенщикова. Потому, что я зануда и мне во всем требовалась точность. И во всем хотелось дойти до конца. (Когда говорят, что в жизни все надо попробовать, то редко имеют в виду интегральные уравнения - но я более любознателен, чем большинство всех.) И я все в его текстах понимаю. Все загадки больше не загадки, тайн больше нет. Я знаю, что такое гуны и махасиддхи, читал то, что вокруг “Кад Годдо”, выяснял, кто такие Евдундоксия и Спандулья, я в курсе, что он имеет в виду, когда поет “вставай, перейдем эту реку вброд” – что это за река, как называется тот, кто в нее вошел и как тот, кто из нее вышел. Я прочитываю все эти смыслы. Если не все, то очень многие. У меня есть пробелы в образовании по части русской литературы, но они, кажется, и у него на тех же местах. (Впрочем, так мне казалось бы в любом случае.)
Поэтому, может быть, меня и не прёт. Загадка разгадана, а загадочность ради загадочности (“ибо я люблю все странное”) прошла уже где-то около 23-24 лет, захотелось вместо нее откровенности и честности. Или уж тогда пусть будет, как у Джорджа Гуницкого – стихи, которые не стараются казаться странными, а таковы есть. Социальная общность, “песня на моем языке”, культурный код допуска к немногим избранным – больше не требуется. Таких, как я, на свете примерно один человек, а остальных я научился прощать, а потом и ценить за то, что они не такие. Эстетика у всех разная, мне близка другая. Воспоминания о важном – ну, вот это осталось. “Мне не нравится эта песня, но под нее мне было когда-то хорошо,” – так я объясняю это младшей дочке. Однако новые песни этого не несут – по естественным причинам.
Поэтому для меня БГ 2025 года – это прежде всего мощный публицист, автор звучной гражданской лирики, с четкой и внятной бескомпромиссной позицией. Каким он почти никогда не был прежде. Конечно, он написал “Козлы” и, там, “Поколение дворников и сторожей”, но сравните эти песни и “Поговорим о мертвых” или “Ничто не забыто”, и вы поймете, про что я.
Это было неожиданно. Связи между эстетикой и этикой, может быть, все-таки существуют, но не так легко представимы, как казалось нам с Сашей Яцуренко в утреннем лесу под Заходским ровно тридцать лет назад. Я по-прежнему не нашел убедительного ответа на вопрос, почему одни люди сдаются на милость своих эволюционных механизмов, а другие, от которых вовсе не ждешь ни героизма, ни даже вообще душевной прямоты, вдруг оказываются прочны, как скала. Это удивительно и прекрасно – видеть такое.