![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
(no subject)
Всех, кто празднует чего-нибудь сегодня и завтра, с праздником. Я пропущу. У меня в этом году выдался такой День Лицея, что Самайн мне уже без надобности.
Не выдержало проверки мое представление об лицейском братстве. Ну, вот том братстве, которое рождалось на подоконниках Сайгона, на ступеньках Ротонды, в фойе домов и дворцов культуры, на репетиционных точках, в электричках и вокруг костров. Не выдержала конструкция нагрузки. Не братья оказались.
Да, в принципе может такое быть, что все по-прежнему молодцы, а это я изменник и отщепенец. Рассмотреть такой вариант обязательно нужно. Но, во-первых, такие молодцы не все. С некоторыми я бы до сих пор в разведку пошел. За многих ответил бы по всей строгости. Насчет жизни не так уверен - она не мне одному принадлежит пока что. А, во-вторых, я сам не вижу в себе измены, изменения не вижу. В моем внутреннем взоре я тот же, такой же, каким был в 18 лет. Что тогда не любил, то и сейчас ненавижу. Чего тогда хотел, того и сейчас хочу. В гражданском плане - в личном многого достиг уже. Ну, может быть, стал чуть посмелее, чуть увереннее в себе, и в каких-то областях накопил опыт, невеликий, но несомненный. Все остальное то же самое. Какие-то из песен, сочиненных семнадцатилетним мной, я не пою, но по тем же причинам, по которым не пел их уже и в двадцать два. А мне скоро трижды семнадцать.
Многое заставил этот год увидеть в новом свете. Вот того же Пушкина взять. Доживи он до моих лет, да в путинской России - ведь наверняка был бы в строю других с фамилиями на эту букву. С его-то легкомысленностью и долгами. С его-то увлечениями и тягой ко всему высокому и стройному, классическому да романтическому. Писал бы поэмы о крейсере "Москва", о чмобилизации и героических вагнеровцах, катался бы по фестивалям "Zа Россию". Потом вдруг откинулся бы в Израиль, а потом так же вдруг вернулся, а потом опять уехал, пешком через Белорусию в Литву, а я бы обо всем этом узнавал из заголовков на случайно открытом у деда яндексе.
Потому что есть у нас теперь такой вопрос... помните, у Маяковского: да мы бы спросили - а кем были до восемнадцатого года ваши родители? только б того Дантеса и видели. Вот и теперь - а где вы были с четырнадцатого года? Чем занимались? И Пушкину такой вопрос задавали бы примерно раз в десять минут. Солнце поэзии все-таки, не может же солнце не туда светить и не там всходить.
Я чем занимался - я знаю. Я в четырнадцатом любимого друга потерял и дочь родил, а еще работу нашел лучшую в жизни. Потом отец умер. Вот завтра в полдень как раз шесть лет. Много еще чего было. Но рассказывать без спроса не буду. Невежливо это и ненужно.
Ну, либо стал бы Пушкин совсем другим, не таким, как мы его знаем. Вот это интересно, каким. Может быть, вдруг бензином бы себя облил и поджег на Красной площади. Но - не было этого.
А что же я так распереживался, вот чего, а? А того, дорогие по-прежнему мои, что у меня так все устроено, что без связи со зрителем-читателем-слушателем не умею я творить. Что я когда сочиняю что-нибудь, я картинку рисую, как я кому-нибудь из вас это показываю. И на реакцию воображаемого тебя в своей голове ориентируюсь - меняю стиль, приспосабливаю тон, подбираю выражения. Это, знаете, очень рано началось у меня, лет в пять, и очень глубоко сидит. Переделывать уже не стоит, такие деревья пересаживать экскаватор нужен. И тут вдруг я понимаю, что вот этот, которого я перед собой посадил стихи ему читать - он меня презирает вообще-то. Его тошнит вообще-то от меня. А я ему стихи. Да еще все обо мне, о другом-то я не позволяю себе писать, чтобы вранья было меньше. А у него такие другие проблемы, что мое ему ничего не говорит. Помните, опять же: в Париж пришла весна, но она не радует москвичей. Бывает же и наоборот: в Париже промозглая осень, но москвичам на нее насрать.
А я эту потерю общности воспринимаю как свою личную трагедию, и оттого ерошусь.
А зря. Надо учиться как-то без воображаемого собеседника говорить и петь. Некоторые бога ставят перед собой, некоторые себя самого, некоторые еще что-нибудь. Некоторые, похоже, вместо воображаемой России сажают перед собой воображаемую Украину - ну, мне так кажется, что они так делают. Это уж точно не мой вариант, я не строю иллюзий, что в Украине я кому-то дорог. Это слабенькая любовишка, если требует взаимности, а мне в жизни повезло, я знал неразделенную любовь.
Я не знаю, что делать, не знаю, как. Но только чувствую, что делать буду все равно.
Так что, хочется верить, не себя жалею, а только дружбу потерянную. Вот этого "все те же мы, нам целый мир чужбина, отечество нам - Царское село". Вот это потерялось.
Поэтому в этот раз вместо Пушкина будет Вяземский:
Мой кубок за здравье немногих,
Немногих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
Не выдержало проверки мое представление об лицейском братстве. Ну, вот том братстве, которое рождалось на подоконниках Сайгона, на ступеньках Ротонды, в фойе домов и дворцов культуры, на репетиционных точках, в электричках и вокруг костров. Не выдержала конструкция нагрузки. Не братья оказались.
Да, в принципе может такое быть, что все по-прежнему молодцы, а это я изменник и отщепенец. Рассмотреть такой вариант обязательно нужно. Но, во-первых, такие молодцы не все. С некоторыми я бы до сих пор в разведку пошел. За многих ответил бы по всей строгости. Насчет жизни не так уверен - она не мне одному принадлежит пока что. А, во-вторых, я сам не вижу в себе измены, изменения не вижу. В моем внутреннем взоре я тот же, такой же, каким был в 18 лет. Что тогда не любил, то и сейчас ненавижу. Чего тогда хотел, того и сейчас хочу. В гражданском плане - в личном многого достиг уже. Ну, может быть, стал чуть посмелее, чуть увереннее в себе, и в каких-то областях накопил опыт, невеликий, но несомненный. Все остальное то же самое. Какие-то из песен, сочиненных семнадцатилетним мной, я не пою, но по тем же причинам, по которым не пел их уже и в двадцать два. А мне скоро трижды семнадцать.
Многое заставил этот год увидеть в новом свете. Вот того же Пушкина взять. Доживи он до моих лет, да в путинской России - ведь наверняка был бы в строю других с фамилиями на эту букву. С его-то легкомысленностью и долгами. С его-то увлечениями и тягой ко всему высокому и стройному, классическому да романтическому. Писал бы поэмы о крейсере "Москва", о чмобилизации и героических вагнеровцах, катался бы по фестивалям "Zа Россию". Потом вдруг откинулся бы в Израиль, а потом так же вдруг вернулся, а потом опять уехал, пешком через Белорусию в Литву, а я бы обо всем этом узнавал из заголовков на случайно открытом у деда яндексе.
Потому что есть у нас теперь такой вопрос... помните, у Маяковского: да мы бы спросили - а кем были до восемнадцатого года ваши родители? только б того Дантеса и видели. Вот и теперь - а где вы были с четырнадцатого года? Чем занимались? И Пушкину такой вопрос задавали бы примерно раз в десять минут. Солнце поэзии все-таки, не может же солнце не туда светить и не там всходить.
Я чем занимался - я знаю. Я в четырнадцатом любимого друга потерял и дочь родил, а еще работу нашел лучшую в жизни. Потом отец умер. Вот завтра в полдень как раз шесть лет. Много еще чего было. Но рассказывать без спроса не буду. Невежливо это и ненужно.
Ну, либо стал бы Пушкин совсем другим, не таким, как мы его знаем. Вот это интересно, каким. Может быть, вдруг бензином бы себя облил и поджег на Красной площади. Но - не было этого.
А что же я так распереживался, вот чего, а? А того, дорогие по-прежнему мои, что у меня так все устроено, что без связи со зрителем-читателем-слушателем не умею я творить. Что я когда сочиняю что-нибудь, я картинку рисую, как я кому-нибудь из вас это показываю. И на реакцию воображаемого тебя в своей голове ориентируюсь - меняю стиль, приспосабливаю тон, подбираю выражения. Это, знаете, очень рано началось у меня, лет в пять, и очень глубоко сидит. Переделывать уже не стоит, такие деревья пересаживать экскаватор нужен. И тут вдруг я понимаю, что вот этот, которого я перед собой посадил стихи ему читать - он меня презирает вообще-то. Его тошнит вообще-то от меня. А я ему стихи. Да еще все обо мне, о другом-то я не позволяю себе писать, чтобы вранья было меньше. А у него такие другие проблемы, что мое ему ничего не говорит. Помните, опять же: в Париж пришла весна, но она не радует москвичей. Бывает же и наоборот: в Париже промозглая осень, но москвичам на нее насрать.
А я эту потерю общности воспринимаю как свою личную трагедию, и оттого ерошусь.
А зря. Надо учиться как-то без воображаемого собеседника говорить и петь. Некоторые бога ставят перед собой, некоторые себя самого, некоторые еще что-нибудь. Некоторые, похоже, вместо воображаемой России сажают перед собой воображаемую Украину - ну, мне так кажется, что они так делают. Это уж точно не мой вариант, я не строю иллюзий, что в Украине я кому-то дорог. Это слабенькая любовишка, если требует взаимности, а мне в жизни повезло, я знал неразделенную любовь.
Я не знаю, что делать, не знаю, как. Но только чувствую, что делать буду все равно.
Так что, хочется верить, не себя жалею, а только дружбу потерянную. Вот этого "все те же мы, нам целый мир чужбина, отечество нам - Царское село". Вот это потерялось.
Поэтому в этот раз вместо Пушкина будет Вяземский:
Мой кубок за здравье немногих,
Немногих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
no subject
(И ведь не знаю, придется ли хоть к чему-то это ценное мнение, а все равно пишу,потому что та же история)
no subject
Вы сколько лет в отрыве от "среды"?
no subject
О снисходительности к Пушкину
Что же касается друзей – то что люди ненавидят друг друга ещё не делает их разными.
Можно вспомнить и другие стихи.
Проказница-Мартышка,
Осел,
Козел,
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса, альта, две скрипки
И сели на лужок под липки,—
Пленять своим искусством свет.
Re: О снисходительности к Пушкину
Но я не сравниваю свое представление о жизни с пушкинским, я только выписал свое представление о жизни Пушкина в наше время.
Re: О снисходительности к Пушкину
Понятие анахронизма действует в обе стороны. И при всех особенностях, как начало, я бы предположил, что мы были бы Пушкину неприятны.
no subject
Да, есть такая проблема. Реальность оказывается не такой, какой мы ее всю жизнь воображали.