![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Я сыграл "Бурре" Баха от начала до конца. Не могу сказать, что не запинаясь, но сыграл. Горд собой и как-то вообще хорошо на душе. Месяц назад я понятия не имел, что смогу это сделать. А вот. Маленькими шажками, упорно, каждый день понемножку - и вот результат.
Учиться музыке в детстве - это дано очень немногим. Взрослому легче. Он, во-первых, уже гораздо лучше знает, зачем ему это надо - вопрос, который любил задавать перед репетицией Вадик Дамировский, хороший барабанщик и умный парень, многое, если не понимавший, то ощущавший, чего нам было тогда не дано ни понять, ни ощутить. Взрослый лучше знает, зачем ему это надо, и, наверно, больше этих "зачем" лежат в нем самом - в смысле, это я хочу, а не бабушка.
Во-вторых, взрослому по-настоящему интересно то, что ребенку докучно - вся эта музыкальная математика, пальцовки, следить за собой, за рукой, теперь за еще одной рукой, теперь за спиной, теперь добавляем дыхание, теперь динамику, теперь можно думать не о том, как играешь, а о том, что играешь, как хочешь его сыграть, теперь дышишь этой музыкой, поешь ее руками... Ребенок если способен такое в себе найти, то очень, очень редкий ребенок.
В-третьих, жизненный опыт, который есть у взрослого. Как для того, чтобы понять блюз, нужно, чтобы от тебя ушла женщина - братцы, честно, нужно, иначе это не блюз, а блюзовая гамма; и где ребенок это возьмет, будь он хоть трижды вундеркинд? У каждой музыки есть свое необходимое переживание. Некоторые переживания вообще даны единицам, поэтому в этой музыке один какой-нибудь гений работал веке в XVI, а остальные с тех пор только подражали и перерабатывали. Вспомни "Tout de matins du mond", "Могилу скорбей" они там играли.
И в-четвертых, то, что пришло только в этом году: понимание, что новый способ не изобретешь, пока не освоишь старый. Я в детстве и в юности доверять никому не умел, и все мне казалось, что все те способы, что учителя мне внушают, не обязательны для меня и не самые лучшие для меня, а вот то, как я что-либо делаю, оно лучше, по крайней мере, для меня самого. Понадобилось в сорок два начать заниматься, чтобы вдруг понять, что то, что Женя мне показывает и объясняет - те пальцовки, та постановка рук, тот подход к новой вещи, те упражнения - это уже самый легкий, самый быстрый и самый правильный путь, тысячами учителей, учеников и снова учителей отлаженный. Все, что я могу придумать сейчас, будет труднее, длиннее, неоптимальнее. Освоишь этот, общий способ - появится возможность изобрести что-то свое, еще лучше. Или не появится. А я все верил в случайность, что вот случайно я изобрету, не учась. Видимо, все закономерности были такие тоскливые, что только случайности можно было довериться. Помню, лет в семь я вечные двигатели изобретал. Чтобы вот машина ехала, а на крыше у нее стоял ветряк и вырабатывал электричество, на котором бы она ехала.
Ну, в общем, понадобилось дополнительных тридцать пять лет, и процесс пошел. И отчего-то не скучно.
А Эрик, чтобы заниматься на саксофоне, должен стоять напротив зеркала. Я считаю, что это лучше, чем тридцать лет избегать зеркал и узнавать себя на фотографиях по одежде.
Учиться музыке в детстве - это дано очень немногим. Взрослому легче. Он, во-первых, уже гораздо лучше знает, зачем ему это надо - вопрос, который любил задавать перед репетицией Вадик Дамировский, хороший барабанщик и умный парень, многое, если не понимавший, то ощущавший, чего нам было тогда не дано ни понять, ни ощутить. Взрослый лучше знает, зачем ему это надо, и, наверно, больше этих "зачем" лежат в нем самом - в смысле, это я хочу, а не бабушка.
Во-вторых, взрослому по-настоящему интересно то, что ребенку докучно - вся эта музыкальная математика, пальцовки, следить за собой, за рукой, теперь за еще одной рукой, теперь за спиной, теперь добавляем дыхание, теперь динамику, теперь можно думать не о том, как играешь, а о том, что играешь, как хочешь его сыграть, теперь дышишь этой музыкой, поешь ее руками... Ребенок если способен такое в себе найти, то очень, очень редкий ребенок.
В-третьих, жизненный опыт, который есть у взрослого. Как для того, чтобы понять блюз, нужно, чтобы от тебя ушла женщина - братцы, честно, нужно, иначе это не блюз, а блюзовая гамма; и где ребенок это возьмет, будь он хоть трижды вундеркинд? У каждой музыки есть свое необходимое переживание. Некоторые переживания вообще даны единицам, поэтому в этой музыке один какой-нибудь гений работал веке в XVI, а остальные с тех пор только подражали и перерабатывали. Вспомни "Tout de matins du mond", "Могилу скорбей" они там играли.
И в-четвертых, то, что пришло только в этом году: понимание, что новый способ не изобретешь, пока не освоишь старый. Я в детстве и в юности доверять никому не умел, и все мне казалось, что все те способы, что учителя мне внушают, не обязательны для меня и не самые лучшие для меня, а вот то, как я что-либо делаю, оно лучше, по крайней мере, для меня самого. Понадобилось в сорок два начать заниматься, чтобы вдруг понять, что то, что Женя мне показывает и объясняет - те пальцовки, та постановка рук, тот подход к новой вещи, те упражнения - это уже самый легкий, самый быстрый и самый правильный путь, тысячами учителей, учеников и снова учителей отлаженный. Все, что я могу придумать сейчас, будет труднее, длиннее, неоптимальнее. Освоишь этот, общий способ - появится возможность изобрести что-то свое, еще лучше. Или не появится. А я все верил в случайность, что вот случайно я изобрету, не учась. Видимо, все закономерности были такие тоскливые, что только случайности можно было довериться. Помню, лет в семь я вечные двигатели изобретал. Чтобы вот машина ехала, а на крыше у нее стоял ветряк и вырабатывал электричество, на котором бы она ехала.
Ну, в общем, понадобилось дополнительных тридцать пять лет, и процесс пошел. И отчего-то не скучно.
А Эрик, чтобы заниматься на саксофоне, должен стоять напротив зеркала. Я считаю, что это лучше, чем тридцать лет избегать зеркал и узнавать себя на фотографиях по одежде.
