Groszki i róże

‏‏‏Начал с того, что поискал цитату, и в читалке, и просто в интернете, но пока что не нашел. О том, что белое и черное шаманство - по крайней мере, у тех народов, про которые была цитата - это не о том, каким духам камлать и в какой мир летать, а о том, как с духами общаться. Белый шаман действует уговорами и договорами, тогда как черный вступает в конфликт и надеется пересилить духа, подчинить его своей воле. Еще поищу эту цитату, я прямо вижу глазами место на странице, где она была, но название книги расплывается.

Ну, и все религии можно классифицировать по этому признаку. Религия жертвоприношений, договоров и уговоров - или религия конфликта и подчинения, битвы и победы. Можно назвать это женским и мужским началом, если угодно. Женское покоряет, мужское подчиняет.

Неисповедимый всесильный бог, с которым невозможно общаться на сколько-нибудь человеческих принципах, на которого нельзя положиться - это черная религия. Бог, поведавший людям правила для праведной и успешной жизни - это белая. Иудаизм проделывает путь от белой религии Авраама до черной религии Иова. Пророки находятся посередине. Христианство оборачивается то белым боком, то черным. Ацтеки, торопливо вырезающие сердца у пленников и бросающие их в морду солнцу - религия белая. Бог, явленный в хоралах Баха - религия черная. Черная - это Геракл у Адмета. Белая - это Геракл у Аида. В целом Геракл - белый шаман, а вот Персей - черный.

Где же это было написано?..

Ослабевание синестезии с возрастом. В детстве, я хорошо помню, слова имели цвета, звуки вкус и цвет, а иные цвета могли доводить дотошноты, и некоторые формы тоже. Сейчас попытался вспомнить звуки некоторых важнейших телесных ощущений - и пришел к выводу, что звука у них больше нет, только ощущение специфических колебаний.

Звук и цвет там были, судя по кодовому названию, данному лет 35 назад.

Здесь же: "Гладить кончиками пальцев бархатную музыку, драть до крови зудящие места об колючую."

О "вере отцов" - которая и наша, для некоторых. Как она устроена? Так, что не считает обязательным веру в истинность священного мифа, в его историчность и подлинность, не отрицая притом его значения в этическом и эстетическом плане, признавая даже - порою или в глубине души - в этом Писании как тексте колоссальных, почти (или вовсе) нечеловеческих глубин, но не считая все это -- Писание, каноны, общину и церковь, самое символ веры - обязательным для себя и для Бога.

Вместе с тем их, отцов, влекло к себе Главное Христианское событие. Даже не веря в его историчность, в его действительность, считая его лишь текстом или лишь мифом, не можем не уважать человечество, сподобившееся на такой миф и текст. То есть, я хотел сказать: наделяем это событие статусом этического эталона, ориентира и системы ценностей. Это событие они назначали говорить: "Так поступай, а так не поступай, иначе не сможешь себя уважать, не будешь самим собой."

Там, вовне, они потом скажут так: "Я не знал Тебя, Господи, но уважал. Я не верил в Тебя, но верил Тебе. Я хотел быть с Тобой, а не с теми, кто без Тебя. Я старался помочь Тебе. Я надеюсь, что я Тебя не предал. Не как Бога, а как друга."

"Иисус был очень хороший человек. Лечил людей и учил их быть лучше. Очень хорошо учил. Лучше всех. А потом его затерло в колесах серьезных дел сильных мира сего. Но потом он, говорят, воскрес и сказал, что всех хороших возьмет к себе на небо, всех-всех, даже нас, если мы только захотим к нему."

Как много в контексте современного Израиля может сказать о человеке выбор формы двери - прямоугольная или с полукруглым сводом! Или окна. Но окна как-то менее судьбоносны, чем двери.

Ведь этот выбор сродни тому, который делали недавние предки этих людей, поднимаясь в Страну и меняя имя. Когда Грин мог сделаться Гурионом, а какой-нибудь Жорик становился Гиора; во времена подъема этого победившего толкинизма. Он не пропал и сейчас, но стало понятно, что нет "таких" и "никаких", а есть "никакие", "такие", "такие, но другие", "не такие", "в этом такие, а в том этакие" - появился спектр. Как вот на Луне есть только ночь и сразу - опа! - день, а на Земле - заря, утренняя или вечерняя.

При взгляде на дом и двор вообще можно много узнать о системе ценностей хозяина. У этого здоровенный кусок земли покрыт искусственной травой - футбольная площадка, он с детства такую хотел. У другого большой балкон, и на нем стоит барбекьюшница - да такая, что, должно быть, паровозы на нее оборачиваются. У третьего бассейн, а у четвертого розы и земляника на гидропонике - днем и ночью что-то урчит и булькает. А у пятого флюгер на крыше, а у шестого телескоп из окна торчит. Кто о чем плачет, тот на том и скачет.

А что можно решить, посмотрев на наш дом? Мне кажется, что он - как та резиденция епископа в Англии, под которой оказалась норманская церковь, а под ней римский храм, а под ним - burned mound, а еще под ним - causewayed enclosure верхнего неолита.

Под нашим домом скрывается в толще бытия огромный детский сад. Он прорастает то тем, то другим, в нашу жизнь. Или он располагается где-то над ним, а к нам все оттуда валится через коэновские трещины во всем, поры очевидности. А дальше вглубь - о, там залегают социальные конструкты и архетипы все более и более таинственные и мощные, мало понятные нам, но нами реализующиеся.

Вот почему он у нас такой - наш дом и сад.

---

Возле мусорного бака лежит раскрытый небольшой чемодан, полный до краев сухими листьями плюща. Что это? "Не пригодился"?

---

Четыре гопника с мопедом на скамейке. Один прочувствованно и сбивчиво пересказывает какую-то очень для него важную историю любви. Историю довольно жесткую - такую, в стиле Тома Вейца. Его взволнованные слова я со своей скамейки шагах в пятидесяти ниже по улице разбираю неважно - только начала фраз и отдельные патетические восклицания.

Слышу, в частности, что затронут дискурс легитимности однополой любви, но в каком аспекте - не могу сказать.

- Да она была лучшей подружкой всему интернату... И я такой вхожу в комнату, прижимаю ее к шкафу... ногой вот сюда... след остался вот такой на грудине... недели три она отходила, пока все нормально стало... По-моему, я правильно сделал, что так между ними разделил... - (Эх, жалко я не расслышал, ביניהם или ביניהן.)

Гораздо лучше мне слышно другого собеседника, который более басовит, весел и время от времени на всю лощину между двух холмов вставляет сочные и увесистые комментарии:

- Ты же хочешь ее трахнуть! Что еще важно?

Или:

- Поверь мне, брат, эти блондинки с голубыми глазами...

А теперь вот третий голос в общем виде объясняет технику кесарева сечения...

Потом все четверо что-то затихли, и я встал со скамейки и зашагал далее, вздыхая "Ах, молодость!". Или как там пели монгольские воины у В.Яна: "Раньше был я молод, мог всю ночь пить айран, не пьянея. Теперь после чаши венгерского вина не натянуть мне своего лука из рога тура. О, седая старость! Зачем ты пожрала мою золотую юность!"

---

Изменив всего одну букву, которую и так почти никто не произносит, на другую, которую почти никто не произносит тоже, из слова "сорняки" получаем "пьющие дедушки". Это название клуба любителей виноделия и пивоварения у нас в Яшане. Вот это я называю гениальным брендингом - вот такие вещи делают жизнь прикольнее.

Представил себе работу моего мозга, когда я смотрю "сквозь забор". Как он достраивает изображение, убирая из него забор, фильтруя фильтр. У алгоритма, который умел бы делать то же самое со сравнимой производительностью, было бы большое будущее.

Может быть, спасение от сингулярности искусственного интеллекта существует, и оно вот в таких вещах. Точнее, в том, что человеческий, может быть, мозг работает не на тех принципах, на которых мы строим нашу кибернетику и AI, а на качественно других, и это дает нам, организмам, непреодолимое превосходство над созданными нами механизмами.

Представим себе цивилизацию, которая изобрела электронный микроскоп и принялась за исследования мозга прежде, чем до шла до кибернетики, и потому свои компьютеры построила по принципам своего мозга. Вот этим точно будет труба, когда искусственные мозги начнут строить лучшие искусственные мозги, ускоряясь по экспоненте.

Но, может быть, исследования мозга на таком уровне невозможны без огромных, недоступных человеческому мозгу, вычислительных мощностей? Тогда - снова шах и мат, сингулярность.

Кажется, я нашел таки технику, которая позволит никогда не закончить вещь. Источник подлинно вечного наслаждения. Вещь собирается из кусочков, и каждый следующий оказывает влияние на все предыдущие. Переписал оранжевую гитару - теперь нужно под нее изменить темно-зеленую. А потом и бас, потому что там появляются такие прозвуки, просветы аккордов, намеки на тональную каденцию. А потом изменится вступление синей гитары, и надо будет переделать ее. А на очереди еще клавиши и саксофон... А потом Сироткин напишет барабаны, а Кэти дагамбу. И синюю гитару надо будет опять менять, потому что в варианте, который поедет к Кэти под дагамбу, синей гитары не будет в этом месте - чтобы не испугать. Я сам каждый раз вздрагиваю, когда она вступает. Синюю гитару я положу потом, под дагамбу. А потом весь бас с начала и до конца, для целостности картины. А потом звуки. Как, оказывается, трудно найти подходящий шум реки: та река, которую я себе рисую, почти совершенно беззвучна, она достаточно широкая и очень спокойная, а звучат только мелкие, быстрые речки. А если есть подходящий звук реки, то на нем вдруг какие-то птицы или цикады, а у меня действие происходит ноябрьской ночью, и это сразу зарубает и высаживает. Но - вот чему я даже не удивился, а стоило бы - темп, который я подобрал себе, точно совпал с темпом, в котором гребут на записи весла. Попал с точностью до нескольких bpm.

А кроме: Эрик вернулся из двухдневного похода-экскурсии под Бейт-Шеан, такой погрубевший, повзрослевший - два дня не чистил зубы (надо будет рассказать ему, что советовал Ян, провожая меня в крейзу), вытирался после душа футболкой (потому что забыл дома полотенце), нос и скулы слегка обгорели; говорит баском "ну, ничего". Мируська на кружке напекла ему финтифлюшек, очень похожих на пышки, без ничего, как он любит. Плюша улыбается ему нежно, влюбленная в нас всех, но в него особенно. Они по характеру, мне кажется, будут близки - это Мируська у нас не вполне знакомого поля ягода, с глазами каре-зелеными, с сумасшедшинкой, и характером, каким впору шлакоблоки пилить. Сочувствую сотрудникам той фирмы, в которой она будет CEO - но, впрочем, они сами сделают свой выбор. Нос у нее мой, фирменный, а упорство и уверенность в себе - незнамо чьи. Такая, как Динка, что ли. А эти голубоглазики так и будут вдвоем сидеть и ворковать с окружающим миром на тему "что, мол, это ты виноват, а не я, но вообще не стоит брать в голову".

Как хороша жизнь при правильном подборе антидепрессантов. Как легко и здорово любить всех.

Вот, кстати: на следующий раз: в шалфеевую настойку не надо класть никакой полыни, никакой вообще никогда. Самого шалфея надо меньше - цвет получился даже не коньячный, а какой-то аптечный, да и запах тоже, насколько я могу о нем судить. И спирта надо меньше, а лучше всего брать водку или вовсе даже арак. Ой, арак, да. И настаивать меньше времени, неделю или полторы. И спиртомер, наверно, поможет, а то даже не средневековье, а чертова дикость какая-то. И добавить меду безжалостной мозолистой рукой. Если не арак.

Ладно, хороших, или, как пишет о. Александр, "приятных" выходных всем. Интересно, на каком языке он думает, к какому понятию подгоняет это русское слово?

Никто мне не рассказывал про одного хипана, который тут у нас устраивался не то на оборонное предприятие, не то в охрану какую-то шибко серьезную, и там надо было при приеме сдать анализ мочи на ТГК и всякие другие вещи? И чувак, не будь дурак, исхитрился как-то и сдал вместо своей анализ своей девушки. И радостный поехал домой. А на следующий день ему перезвонили и сказали: "Поздравляем, у тебя будет мальчик."

Одна из самых лучших в моем мире песен -- "Братишка Фрэнк" Умки. Я в ней ничего не понимаю, даже до сих пор не могу освоить, как она устроена -- что у меня является признаком гениальности, -- и она мне уж-жасно нравится. Она там внутри меня что-то такое делает, что понять нельзя, но и сопротивляться невозможно. Как гриб, который ты уже съел -- его обратно не достанешь. Надо ли было его есть, вопрос уже не актуальный. Теперь тебе с ним жить.

А еще подумалось, что комплексовать по поводу того, что ты играешь русский рок, так же нелепо и постыдно, как комплексовать по поводу того, что ты пишешь тексты по-русски. Дело в другом.

"-- Вот все говорят: курить наркотики плохо!

Айлов-Юкин порою совершенно не прорубал своего закадычного друга. Подобно Форду Префекту, на родной планете которого сарказм был неизвестен, и на распознание его ему требовалось немалое время, иногда Айлову-Юкину удавалось понять, что Факофьев попросту гонит, только по каким-то мельчайшим нюансам его речей, по интонациям, по чуть более отточенному синтаксису. И очень, порою очень не сразу.

-- Говорят и говорят все -- курить наркотики плохо! курить наркотики плохо...

Нынешняя спутница жизни Факофьева -- за глаза он именовал ее жабой, в глаза же -- Оксаной; сама же она в миру представлялась не много, не мало, как Смерть Вторая Киевская -- в феньках по локоть и черной майке с надписью "God Save the Queen!" мрачно забивала второй косяк. Плану хватило бы и на третий, и на личике ее, то ли загорелом, то ли закопченом в поездах и на трассах, играла холодная, легкая улыбка решимости, посещающей иногда таких девушек в возрасте восемнадцати лет.

-- А я так скажу! -- откинулся Факофьев на спинку стула. -- Зачем? Зачем -- курить наркотики плохо? Почему надо курить наркотики плохо? Почему нельзя курить наркотики хорошо? Ну, почему?

Факофьев обезоруживающе широко улыбнулся.

Смерть заржала для своей комплекции неожиданно теплым и грудным тембром. Факофьев подхватил, залился своим безудержным, заразительным хохотком, начав через какое-то время даже и охать, и тяжело дышать.

Айлов-Юкин догнал телегу через какое-то время, оценил ее построение и одобрил, похвалив с некоторым как бы даже удивлением:

-- Молодец! Ай, молодец! -- и тоже растворился в пенных светло-зеленых волнах веселья и тихого, умного счастья.

За окном в конусе белого света фонаря беззвучно падали крупные снежинки. Они уже пожалуй, что и не таяли: прошел прохожий, но самого-то его не было, а следы от него остались.

Через некоторое время следовало бы поставить чайник. Факофьев ориентировался в кухне Айлова-Юкина не хуже, чем в своей, а даже и лучше, потому что кухня в квартире Факофьевых-Моховатых была хотя и  больше, но гораздо еще больше народу в ней хозяйничало от темна до темна -- мама, тетя Люся, дед, сестра со своим женихом, младшие братья-сороканы -- и свою кухню Факофьев не любил, да и не очень умел. А вот у Айлова-Юкина соорудить чайку Факофьев мог не то, что в потемках, но и вовсе не раскрывая глаз; что, кстати, и приходилось ему делать порою.

Чайник -- он на плите. Нужно налить в него холодной воды из левого крана, а то в горячей воде ржавчина. Зажечь газ -- самую большую конфорку, левую ближнюю. Спички в кармане кофты. Выключатель - второй слева, не первый, второй. Потом, когда закипит -- а лучше, пока закипает -- найти желательно чистые чашки, не из-под бульона, проверить пальцем, не жирные чтобы были, налить в каждую заварки из мелкого пузатого, что на подоконнике, а потом -- кипятку из большого эмалированного, что на плите. Чашки отнести в комнату, поставить на столик; да не ошпарить бы никого. Но это уж потом, когда закипит...

А пока что -- Факофьев гнал, Айлов-Юкин грузил, а Смерть, приторчавшая, слушала их и не слушала, и глядела в окно на снег."

Вот у нас домик... Иду с собакой, возвращаюсь с прогулки -- кстати, разговаривать с собакой во время прогулки это уж последние стадии, на них уже надо принудительно лечить, я бы обязательно издал такой закон природы, чтобы на них лечили уже принудительно... -- так иду это я мимо домика своего. Хорошо так, вечерок прохладный... ночка темная... автобус на Гуш-Эцион последний прошел, на улице, где я собаку спускаю уже -- тут есть соображения эту улицу не называть -- стоят вдруг патрули военные, и даже чорт его пойми, какие -- будто не зеленые формы, а черные, и с автоматами какими-то эдакими, и на джипах лампочки не горят. Подумал я, да ну его нафиг палиться, и пошел другим маршрутом, на Скрученную Горку. Там в лесу -- ну, это так у нас называется, что лес, так называется с тех пор, когда первым детям еще по году было, и они все там ходили, слюнявясь и шатаясь на раскорюченных ножках между еще тоненьких сосенок. Дети подросли и деревья подросли, но дети быстрее, и в какой-то момент замечают, сколько всего деревьев в том лесу, и на каком они друг от друга расстоянии, и иронически все переосмысливают; но следующим детям кричат, внезапно переходя на русский: "Даник! В лес не ходи, там волки живут, тебе хвостик оторвут!" Дак там в лесу разбросали щепы слой сантиметров в пятнадцать... в полфута, и там вот собака побегал у меня, хотя он по щепе не любит бегать, но дух от нее, ребята... дух от нее такой правильный, что вставляет просто.

И возвращаемся этак мы с собакой. И идем мимо дома. И слышим: "...ועז היה מן הראוי לך..."*. И, не поднимая головы даже, говорим себе: Моше, старый пройдоха, кого ты там теперь облапошиваешь?"

А луна при этом такая... такая.. ну, нормальная такая луна, просто надо же чем-то закончить загадочным.

Спокойной ночи.

---

* "...ве-Аз мин hа-рауй hайя леха..." -- "В такой ситуации наиболее приемлемым решением для тебя было бы..."