Groszki i róże

Кэти недавно риторически вопрошала, зачем наша школа вот уже сотню с лишним лет заставляет 12-17-летних подростков читать о перипетиях семейной жизни и, что называется, непростых отношениях между собой 40-50-летних взрослых? О вещах, бесконечно от них далеких - об супружеских изменах, о бедности и усталости, о смерти, наконец. Я тогда увидел в этом тайный замысел или подспудную волю власти, какую-то вольную или невольную манипуляцию умами. Я всегда это вижу поначалу, это у меня вот такая отрыжка мифологического мышления, которым мы живо интересовались в молодые годы. Сейчас я думаю, что проблема глубже, и коренится она в устройстве общества, вот тогда возникшем - когда сложилось понятие о ребенке как о чем-то более содержательном, чем просто маленький и глупый взрослый; потом сложилось понятие юноши - подростка современным языком; и сложилась школа как обязательный и всеобщий институт (а это, должно быть, незадолго до Первой Мировой). Если бы у меня было чуть больше времени между прерываниями, или было бы с кем порассуждать, ходя по комнате и взмахивая руками, рискуя расплескать рюмку, я бы, может быть, даже нашел, что именно там коренится. Сейчас же о другом.

Другое пришло мне на ум, когда мы с сыном пошли на отчетный концерт музыкальной мегамы аль-эзорит в "Желтой Субмарине". (Щас-щас... Ну, "Желтая Субмарина" - это после "Паргода" самый, наверно, легендарный клуб Иерусалима, и там для старшеклассников школ Иерусалима и окрестностей, которые хотят в аттестат зрелости добавить музыку, а школа им не может таких уроков предоставить, открывается что-то вроде вечерней музыкальной школы, где они сколько-то часов в неделю учат немножко композиции, немножко теории, немножко сольфеджио, плюс играют в составе, и выступление этого состава - или сольное, если классическое направление - засчитывается как экзамен.) И вот там был показательный концерт таких составов. Которые встретились в сентябре, а в январе показывают (в основном, родственникам и приятелям), чему научились. Клуб дает сцену, аппарат, инструменты, наверно - и учителей, которые во всем этом шарят и рубят.

И вот мы стоим, смотрим, и я думаю. Все правильно ребята делают. Грамотно все делают. Не лажают особенно - все-таки инструментом каждый из них занимается уже несколько лет точно. Сыграны на удивление - видимо, препод понимает и умеет передать, как это надо делать. Поет девка хорошо, даже с огоньком слегка. Барабанщик колотит бодро вполне. Гитарист солягу катит. Клавишник бодрячком тоже, органчик такой забацал - я бы взял.

Почему мне это все - никак? Почему так пусто и пресно?

Да очень просто. Поют и играют они не свое. Не про себя. И не от себя. Не рассказывают о себе, а показывают о другом. Изображают, а не творят.

Должно быть, подумал я, 14-15-летним просто недоступно то, что так взрывает 17-18-летних. Может быть, просто рано. Органы, которыми все это переживается, еще не сформировались. Они еще дети, им чуждо взрослое, непонятно, недоступно. Тот же самый анахронизм, что в литературе. Есть вещи, понятные и детям, но есть и другие вещи.

Но деньги - они у взрослых. Деньги заставляют эстраду молодеть. Так устроено наше общество. Оно торопит рост. Делает то, что у цветоводов называется выгонкой - садовник гонит растение на цветок, на плод, вмешиваясь в естественный ход его развития.

Вот тут какая штука.

И мы поехали домой и посмотрели вскорости фильм "Crossroads". Который как раз о том - что настоящее искусство рождается из опыта. Календарный возраст, разумеется, не имеет большого значения. Внутренний возраст - имеет, и огромное.

А пока что мальчик ходит и напевает фрагменты из "Red" и "Discipline". И подбирает на гитаре одним пальцем и на флейте. Потому что саксофон в чехле, его доставать. Вот King Crimson ему понятен, его он чувствует как-то. Pink Floyd чувствует как-то - по-своему, не по-моему, но с этим я уже научился жить. Может быть, поймет Led Zeppelin через годик-два. А, скажем, Джима Моррисона или Тома Уэйтса - чем ему понять? Пока нечем. Не будем торопить. Мне выгонка не нужна, мне нужен мой мальчик. Мой Шустрый Паренек с Лонг-Айленда...

Только что нам Нета спела колыбельную "Спи, моя радость, усни". Конечно, в усеченном, советском варианте, без "Кто-то вздохнул за стеной - что нам за дело с тобой?" Невозможно было не догадаться, что она подражает исполнению на диске с песенками из мультфильмов. Смутно помню, что там поет мышонок. Ну, такими тоненькими голосами в Советском Союзе пели только мышата. Точнее, мышонки. В штанишках такие.

Здесь два момента. Даже три.

Во-первых, как ребенок подражает мелодии. Он не знает нот, градуировки вот этой, но он помнит, что здесь мелодия идет вверх. А докуда точно - он не знает. Поэтому получается похоже, узнаваемо, но совершенно невпопад. А в чем, собственно, заключается попад? Если градуировку открыл только Пифагор, или, как там у "Каверет": "Фортепьяно изобрел итальянский музыкант Марко в 1734 году, когда хотел построить арфу, но ошибся в размерах. Он ошибся также и в дате, потому что мы знаем, что первое фортепьяно появилось в 1732 году." В общем, не очень понятно, как мы узнаем, что вот эта мелодия - та, а вот эта от нее отличается, если мы еще не изобрели нот. Есть две теории, одна волновая - что это как с цветами, какая-то область с центром в определенной длине волны называется синей у разных людей, а на периферии этой области и такие волны, свет которых многие уже назовут зеленым... ну, что-то такое; а другая - вообще дискретная: если музыка - это язык, то как бы не оказалось, что этот язык строится на фонемах: звуки физически разные, а логически-то одна смысловая единица. И что-то мне даже начинает казаться, что обе теории правильные.

Во-вторых, в песнях и римтических текстах Нета искажает даже те слова, смысл которых ей, кажется, хорошо знаком. Она поет "В ДОНЕ ПОГАСЛИ ОГНИ", хотя понимает, что огни погасли в доме. Для красоты, что ли, и вящего благозвучия она это делает? Не любопытно ли! Ох, какие тут открываются просторные пропасти для размышлений о поэзии. Нету только на них ни времени, ни образования.

Ну, и в-третьих, это второй наш ребенок, который поет "Глазки скорее заткни". Первый такой наш ребенок теперь освещает небесные пути своей ослепительной улыбкой - летайте самолетами Эль-Аля!

Это удивительно все-таки, насколько с некоторыми вещами я просто созвучен, а с некоторыми, даже не созвучными вроде вовсе - резонирую.

Кинг Кримсон поначалу восхищал смелостью, сложностью и головокружительной четкостью. Я услышал его впервые (Larks' Tongues), уже зная наизусть весь Пинк Флойд - с моей методичностью я записал себе все существовавшие на тот момент альбомы и знал их наизусть. За исключением тех мест, которые попадали за предел стороны кассеты. Я помню их все и сейчас, а если кого-то это удивляет (что вряд ли), то мой добрый знакомец ветеринар из Волгограда Стинг Царицынский помнил наизусть всю свою коллекцию катушек и пластинок, а приезжал он с любимыми бобинами, на которых порядковые номера были трехзначные.

И сначала я учился у этой музыки импровизации. Не буду говорить, что чему-то научился - сомневаюсь. Давно не проверял. Думаю, что научился кое-чему, но не тому, чему учился. Хотя бы просто потому, что меня тогда убеждали (и я соглашался, кажется?) что вся эта музыка - импровизация, что ничего они не репетируют, а только сидят и импровизируют без конца, и все у них получается, потому что они настоящие музыканты, настоящие сумасшедшие и кушают настоящие наркотики, которые по-настоящему меняют их сознание. Поскольку мы тоже настоящие музыканты и настоящие сумасшедшие, а если нет, то можем ими сделаться, то все дело, получалось, в настоящих наркотиках, которых, вот беда, в достижимом пространстве что-то не найти. Ну, и еще инструменты нужны настоящие. Которые сами играют, только их коснись. Такие есть, мы читали, и даже сами чувствовали разницу между гитарой с мебельной фабрики им. Луначарского №2 за 16 рублей и тысячерублевым фендер-стратокастером, который кто-то по доброте нам дал потрогать.

(А первая встреча моя с Энди Цунским состоялась так: я зашел на кухню сквота на Декабристов, а там у газовой плиты горели все четыре конфорки, давая и тепло, и свет, а за столом сидел огромный рыжий человек и играл на гитаре Cirkus. И я поразился тем, что кто-то может это сыграть, а он - что кто-то может это узнать и восхититься; и мы подружились на долгие годы. И он написал мне текст! Он знал текст, потому что ему посчастливилось подержать в руках конверт от винила.)

Потом течение темы изменилось, декорации стали другие, индейское лето 1988-го сменила волшебная зима 1993-го. А Кинг Кримсон остался со мной. Теперь я уже его не просто сильно любил, а даже, можно сказать, питался им. Я читал Гурджиева, слушал текстовым ухом Щербакова, а музыкальным - Beat и Discipline. Вкус мой тянулся к горькому, я так это называл тогда. Кажется, моим наркотиком тогда был даже не алкоголь, а табак. (Не считая одной ночи, когда позвонил Баграт и спросил, что я делаю, а я ответил, что курю пяточку, читаю Мелетинского о волшебной сказке и слушаю The Hangman's Beautiful Daughter; и Баграт в восторге сказал, что я человек с высоким чувством гармонии.) А в другой раз Шамахов принес видео - кажется, вот это https://youtu.be/tvE3dYKHxwU - и я понял (посреди Industry), что эти люди слышат, как звучит Вселенная, космос, и честно, без прикрас, ничего не тая и не адаптируя, передают это звучание. Что на самом деле мир устроен вот так, невидимая нам макро- и микромеханика мира работают вот так, в этих размерах, в этих тембрах, в этих гармониях. А они это слышат, передают - и не лопаются, не взрываются от этого, потому что у них есть хитрая и строгая дисциплина.

Тогда я открыл для себя Фриппа-философа. Сейчас я могу уже испытывать даже какую-то иронию по отношению к его серьезности, но кому-нибудь, может быть, и Арво Пярт забавен, а уж Тарковский-то и подавно; к любому философу, к любому вдохновенному человеку и к любому вдохновению можно отнестись с иронией, вопрос только - надо ли. Дает ли это больше, чем забирает. Не всегда получается этим вопросом задаться, но когда можно, то я задаюсь. Ирония вообще сама по себе ведь не возвышает иронизирующего, ага.

И тогда мне стали открываться откровения уже не о мире, а обо мне в нем. Высказывание о том, что отношения между нотами отражают отношения между музыкантами, объяснило мне, почему такие симпатичные и сильные вещи так натужно или вяло у меня получаются. И почему разваливаются составы. И помогло выстроить тогдашнюю "Птицу Си" - периода записи Oxalis. Выстроить в звуке и выстроить в жизни. В моей жизни, по крайней мере. Высказывание "лучше проявиться с плохой нотой, чем воздержаться от хорошей" - помогло сподвигнуться на серию концертов Р*ождества, увенчавшуюся "Пепельной Средой" в театре "Суббота" - или "Бир Саллен" в "Белом кролике", смотря как считать вершину. "Начинай с возможного и постепенно продвигайся к невозможному" - стало моей жизненной программой - не сразу, на это ушло десятка полтора лет; но я успел. Много еще чего. "Спокойствие - это нужное напряжение. Напряженность - это ненужное напряжение". "Музыка - это архитектура тишины." "У нас есть три права: право работать, право платить за возможность работать, и право расплачиваться за последствия работы."

Потом был снова период любви скорее физической, чем духовной: я говорил тогда, что слушаю такую музыку, чтобы давлением изнутри черепа уравновесить давление на него снаружи. Это был период VROOM и THRAK - период гибели и распада всего, завязанного на том, что осталось за горизонтом, одиночества и сумбура, период учебы, период мучительного взросления в чужом краю. И самое яркое из недлинной истории моих мистических переживаний я испытал, сейчас-сейчас, у меня все в голове записано - на Бегине, подъезжая к развязке с Голомбом (тогда еще не было Холиленда наверху и туннеля внизу), в шесть часов утра, возвращаясь с ночной смены на заводе "Солель" в дом, где спали жена, собака и два тогдашних ребенка, в нашей зеленой "Лягушке", когда заиграло "Happy with what you've got to be happy with". Вдруг весь окружающий мир наполнился смыслом, содержанием, подлинностью; все вдруг стало складно и ясно, добро и ладно, правильно и прекрасно. И из-за Гиловской горы выкатилось на меня огромное, горячее и беспощадное, дарящее жизнь и боль солнце.

А потом, уже вот совсем недавно, сын мой начал слушать эту музыку. И вместе с ним я серьезно прошелся по альбомам, в которых раньше не гулял так вдумчиво и внимательно - Lizard, Islands... Здесь тоже были мгновения высшего счастья, кстати: когда поднимаешься наверх, а из детской ванной сквозь шум душа кто это свистит The Song of the Gulls? да так точненько, так чистенько, с чувством, с дисциплиной даже! Правильно все сделал, Печкин-папа, не зря все.

И вот тут я подхожу уже совсем к тому, для чего все это начал писать, а силы что-то как-то покинули меня. А остался ли еще табачок в кисетце?

Это случилось со мной в Забрже, в прошлую субботу. Услышав саксофон и флейту Мела Коллинза, которые я узнаю по звуку, кажется, как узнаю максовскую скрипку, пять четвертей, немецкой работы, с кем бы он на ней ни играл, в поздних вещах, из двухтысячных, где перебрасываются сложнейшими бомбами три барабанщика, из которых Пэт Мастелотто - самый скромный; и после этого услышав стик Тони Левина поверх барабанных дуэтов Гевина Гаррисона и Мастелотто, всю фантастическую, не укладывающуюся в голове мощь современного Кримсона в таких старых, казалось, заигранных и отлитых в бронзе, чугуне и золоте вещах, как Epitaph или The Pictures of the City - я понял вдруг, как мне нужно жить дальше, как соотносить свое настоящее со своим прошлым, чтобы продолжать двигаться в невозможное будущее. Вот так. Вот так нужно сочетать нежную романтику двадцатилетнего юноши с опытом, умом и мощью сорокалетнего мужчины. Вдруг все совпало, все шестеренки соединились, что-то внутри вздрогнуло, и стрелки пошли рвать паутину.

Когда я раздобуду аудио с этого турне, я обязательно снова вернусь к этому тексту и раскрою его подробнее. Сейчас я вправду ужасно устал, неделя по возвращении выдалась исключительно "немного сумасшедшая" на работе. Но при этом я спокоен и полон радости. Я слышал великое. Выходя из зала, я сказал Эрику: ты еще молод и, может быть, услышишь что-то лучше этого; а насчет меня - я не думаю. Но мы прикоснулись сейчас к огромному, огромному чуду.

В очереди за мерчом что-то такое я Эрику сказал, что мы не для того проделали четыре тыщи километров, чтобы что-то там; и стоявший впереди человек спросил: "Ile tysiaci, przepraszam?" - "Cztery", - ответил я, и он присвистнул и сказал, что его личный рекорд - полторы тыщи, в Париж он на них ездил. Вот чем хороша Европа - слитное пространство, сел и поехал.

Фрипп постарел, стал ниже ростом, чуть поубавилось в нем поразительного величия - но, может быть, это я вырос, а еще насмотрелся его всякого разного на видео, и реальная картинка портит прекрасный образ в воображении. Кто величав и полон пластики и вдохновения у них на сцене - так это Тони Левин. Мел Коллинз тоже совсем не молод, но молод душой, звук у него удивительно молодой, чуть ли не хиповский, прямо вот как тогда - тогда, когда меня еще не было. Пэт Мастелотто - достойный фундамент этого здания. Он спокоен, весел, предупредителен и великолепен. Якко Якщик (может быть, сам он произносит Jakko Jakczyk по-другому - не знаю, не слышал) - вот именно что, как кто-то в интернетах написал, ridiculously good. Он поет в той же манере, что пели вокалисты первых, до-Бельюевских альбомов, но лучше, мощнее. Грудь у него шире в разы, диафрагма тверже. А еще ведь и гитарирует - не блистательно, но безукоризненно вполне, и не без божьей искры. Второго барабанщика, нового - Джереми Стэйси - я не разобрал. Нужно еще слушать и смотреть. Он трудно вербализуется. А Гевин Гаррисон в конце выдал такое соло, что буквально захватило дух - да разве может человеческое существо, из мяса, хрящей и всяких неаппетитных жидкостей, создавать такую конструкцию мыслей, эмоций и математики! От остальных хотя бы я знал, чего ждать, а это было совершеннейшей неожиданностью и размазало по креслу, как самолет бабочку.

Так вот оно что, думал я уже совсем ночью. Так вот оно, значит, как... Вот такая, значит, флейта на вот таких вот барабанах...

http://fazilsay.com/fazil-say-mesopotamia-symphony/

И снова, если бы не "Коль аМузика", я знать не знал бы этого композитора. О том, что радио полезно, и случайная информация благотворна.

Какие все-таки неожиданные вещи могут меня растрогать прям до слез.

The air fare is prohibitive and I don't speak the language
The culture's not near or dear to me but I wanna go to Sicily

Charlie Luciano took a ride - an ice pick in the throat and he survived. No wonder they called him Lucky - an original gangster from Trapani. That's his home town in Sicily

Back at home there's two kinds of pizza - Sicilian is better and it costs more. Everybody else can go to Napoli. I'll go by myself to Sicily

I want to be strong, to be ready to be alone, to swing from trees and not fall down
I'm keeping it real like a ministering angel. Cuz I'm amazed that somebody dumb as me is still alive to tell the tale

Paradise disguised as hell/Hell disguised as paradise. I can see it with my own eyes. I can see the times I lied to me. I'll go by myself to Sicily
Нету этого в вашей у-трубе.

Я в полном восторге от этюдов Лео Брувера. Если когда-нибудь еще будет у меня концерт, вот их я буду играть. Столько, сколько выучу.

вынес я, например, такие важные для меня вещи.

Я задал несколько вопросов, чтобы проверить свои интуиции, и в большинстве случаев они подтвердились.

Он считает, что Гребенщикову не хватало уверенности в себе - в том, что его идеи, тексты и т.п. не менее ценны, чем то, что он переводил и заимствовал. Мы обсудили мысль о том, что это могло тянуться из семьи - Юра так не считает, он считает, что это вообще от успешности западных оригиналов, к которой стремился молодой Гребенщиков. Я вижу и другие причины; кроме того, я еще считаю, что Гребенщикову не хватало, да и сейчас не хватает, чувства юмора, жизнетворной иронии, которой вообще на одной шестой ан масс небогаты авторские таланты; а также, и это самое тяжелое, чувства вкуса, которое отбраковывало бы неудачные разработки и сочинения. БГ написал десятка два или три вещей, которые достойны золотых букв на мраморе, но, к моему сожалению, на культуру нации повлияли не только они, но и три-четыре сотни вещей, по моему мнению проходных и средненьких, перемежаемых неудачами. Про музыкальную сторону мы не разговаривали.

Второе важное: об отсутствии секс-символа на сцене. Кроме Кинчева, все остальные были как-то ужасающе асексуальны. И я помню по своему подростковому периоду, что это было очень важно, но ни тогда не понимал (тогда, конечно, и не задумывался), ни сейчас не понимаю, почему это было так важно - чтобы никакой сексуальности на сцене, только чистая платоническая духовность (не было тогда такого слова "духовность", или оно что-то совсем другое значило); не дальше искусных намеков. "Аукцыон" пели "я на шестом этаже, я точу карандаш" - и это было пределом, да и вообще мы их всех тайно считали гомиками и восхищались смелостью каминг-аута; но нельзя было выказывать этого восхищения, нужно было его разворачивать в "против толпы", "против совка" - вот что-то такое. Юра не сказал конкретно - а я не спросил - почему в их поколении не было секс-символов, но у меня осталось ощущение, что они просто сексуальность понимали совсем не так, как мы.

Да, я забыл еще Силю и "Маньяков", Дядю Федора с его "вперед болты, назад болты" - но, уверен, эти имена ничего бы Наумову не сказали, он их просто никогда не слышал, вполне возможно. Между тем, вот они-то были-таки нашими секс-символами. Они определяли наш сексуальный имидж; слава богу, на личную сексуальность меня и моих знакомых они не повлияли.

Третье важное: о том, что погубило многих. Если с помощью рока, сказал Юра, ты начинаешь бороться с кем-то внешним, то ты пропал. Когда ты победишь своего врага, ты не сможешь остановить свое оружие. Место врага придется занять кем-то следующим. В этом - и еще в странно коротком зрении, когда ты не помнишь себя в прошлом году и не представляешь себе себя в будущем, а видишь на пять-десять минут вперед и назад - фокус превращения Егора Летова, от "мы лед под ногами майора" к "моя родина встает с колен", при полном умолчании того, что с колен-то встает в первую голову тот самый было подскользнувшийся на льду майор. В этом же и фокус превращения других, значительно менее крупных фигур.

Есть еще экономический мотив - если ты поставил под ружье Армию Алисы, которая тебя, грубо говоря, кормит и поит, то распускать ее тебе как-то не с руки, и есть очень, очень много причин этого не делать. Но этот мотив я считаю второстепенным - состояние на этих костях сколотили себе далеко не все, кто стрелял стратокастером куда-то вверх; там многие были вполне себе идейные боевики, не спекулянты.

И в этом я вижу фокус не-превращения других: того же БГ, который, при всех его недостатках, весьма и весьма честен сам с собой (может быть, без этой честности Бог с тобой вообще разговаривать не сможет); того же самого Наумова, во вселенной текстов которого внешнее зло тусуется где-то плане на третьем; того же безгранично уважаемого мною Миши Борзыкина, у которого борьба со злом и борьба с собственными косностью и подлостью совершенно неразделимы; того же Сили, который при строгом разборе довольно-таки и обыватель, и антисемит, и - вот есть прекрасное русское слово, которое все поймут, но никто не объяснит: "мудак" - но он честен, он чист, как хрусталь, и с ним бы я пошел в разведку и вытащил бы на себе, если бы мы там разведали водяры. И вот наградой за эту честность дается честь не предать ни себя, ни тех, кто тебя слушает, а в конечном счете - не изменить своему святому делу улучшения этого мира.

Как полезно слушать на правильной волне. Мог бы узнать про очередное поражение какой-то очередной футбольной команды, а узнал вот это.

Как известно, на одном из древнейших дошедших до нас папирусов начертал неведомый писец, что молодежь нынче не та, что была прежде, не чтит мудрости предков, не следует великим образцам, ничему не учится вообще, все получает задаром, в легкую и желает лишь веселиться, заимствует обычаи варваров и в целом как-то вот, знаете, не дотягивает по всем параметрам, и, судя по всему, конец культуры уже наступил, и наши дети будут жить при полном одичании и отупении, которое несет человечеству лукавый и беспощадный двадцать шестой век до н.э.

И я вот гляжу в ютьюб и соглашаюсь с этим египтянином. Черт знает, что творится с человечеством последние пять тысяч лет, а в последние лет пятьдесят просто кромешный ужас.( Не для слабонервных )
Что утешает - то, что дошли до нас все-таки пирамиды и папирусы с пронзительными текстами, и вот та прелестная, что дух захватывает, ложечка для румян в виде плывущей девушки. Так и от нас дойдет не вот это, а вот то.