Groszki i róże

Моя биография для меня делится на девятилетия.

Первое – это мое детство. Это когда я единственный ребенок, и мы с мамой и папой жили в одной комнате бабушкиной двухкомнатной квартиры. Детский сад, двор с пустырем (на пустыре за помойкой и гаражами стоял остов катера, а в болотистых лужах водились тритоны) и начальная школа. Первые травмы. (Хорошо было бы лишить это слово драматизма, травма – это так душа приобретает форму при соприкосновениях с окружающей действительностью.) Первые опыты, самое глубинное становление, то, что практически не отменить потом. 

Например, в этом возрасте я часто болел простудными заболеваниями, у меня был недовес, и низкий болевой порог. И до сорока с лишним лет я считал себя слабым, хилым и болезненным, до тех пор, пока на кружке джиу-джитсу однажды один черный пояс в спарринге попросил меня не давить силой, а работать умом, а то с моими данными это получается неспортивно. С какими ещё данными, спросил я, и он мне показал. А в 50+ я начал интересоваться бегом на длинные дистанции и ходить в сельский кружок кроссфита и стал совсем по-другому видеть себя. Но наработанного в первые девять лет до конца не избыть, похоже, никогда.

В это время, естественным образом, самое большое влияние оказали родители. Им я обязан самыми глубокими, самыми сущностными своими свойствами: любознательность, остроумие, трудолюбие и методичность… А также обидчивость, выученная несколькими поколениями беспомощность, неуверенность в себе и беззащитность – корень, может быть, всех моих проблем. 

Второе девятилетие, 9-18 – это юность. Новая квартира – “Башня на краю города”, я называл ее: кажется, так называлась какая-то скандинавская книга, попавшаяся мне на глаза (не читал, только запомнил заглавие), а ещё было стихотворение в журнале “Америка”, который я выудил из горы макулатуры на школьном дворе:

I want a bedroom near the sky, an astrologer’s lair,
Where I can fashion my eclogues, which are chaste and spare…

Интернет знает все, и я в пять секунд нашел строчки, которые держал в памяти сорок с небольшим лет. Джон Эшбери, “Пейзаж (подражание Бодлеру)”. 

В это девятилетие я впитал в себя то, чем горел в следующее. Это тогда я прочитал методично, полка за полкой, все четыре родительских книжных шкафа. Понял далеко не все, но и не понятое оседает в памяти и может всплыть потом, если как следует взболтать. 

Ещё это девятилетие дальних прогулок по городу и около, вылазок на крышу и мечтательных лежаний в гамаке на вечернем балконе (у меня там даже палатка стояла, и я в ней спал летом). 

Это много музыки, хотя было ее много и раньше, и потом – но музыку, услышанную в эти годы, я выучил наизусть в серьезных объемах – например, все альбомное творчество Pink Floyd по 1983 год, буквально, наизусть.

Здесь я сочинил и написал (в 12 лет) роман, который провидение милостиво потеряло, и (в 17) повесть, которую я, может быть, решусь когда-нибудь снова показать людям. Здесь я выучил английский язык, ещё не думая, что когда-нибудь буду на нем не только читать, но и говорить. Мне повезло, у меня были хорошие учительницы по русскому языку, по английскому и потом, позже, по математике.

Отсюда же, частью из начала 1980-х, частью из 1987-го года, происходит мой псевдоним. Да весь я из него происхожу – но не только из него, разумеется.

Третье, 18-27, молодость – это авторская песня в стиле рок (точнее не скажу, чтоб не соврать), толкиенизм, фольклор, FidoNet, ролевые игры, перформансы и активизм (по большей части сетевой, наверно). Это тот Печкин, с которым вы, скорее всего, познакомились. В это время сочинились почти все мои песни, здесь приобретена известность (какая есть) и положение (какое есть) в обществе (какое было). 

Здесь же мои первые влюбленности, серьезные отношения и попытки построить семью. Не увенчавшиеся успехом, но очень ценные и по-своему прекрасные.

Эти девять лет – это вот те девять лет, которые я вспоминаю всю жизнь. Которые я очень долго считал вершиной своего жизненного пути и на которые равнялся. Я, может быть, только сейчас начинаю думать, что может ещё и впереди быть что-то не менее важное. 

Четвертое, 27-36 (точнее, 26-37, но не менять же такую красивую схему из-за мелочей) – это эмиграция и новое становление. 

Не будет большим преувеличением сказать, что предыдущая девятка закончилась потому, что мне стало казаться, будто все в той моей жизни было немножко понарошку. Для узкого круга, для внутреннего потребления, для тех, кто понимает. Стало тесно и душно, и я, обезумев от клаустрофобии, рванулся – и, должно быть, чересчур рванулся. Так рванулся, что оторвался. И порвался, конечно, сам. 

Залечивая кое-как эти разрывы, я начинал жить вовне. Улетев в Израиль, я начал переселяться из обжитого уголка питерского андеграунда в большой и чуждый контекстов мир.

\Можно озаглавить это девятилетие взрослением, но никакого ощущения взрослоты у меня в это время не было.Скорее, это была попытка запустить вторую молодость, пустить корни на новом месте, не меняясь существенно. Думаю, это мне не удалось. Удалось другое. В процессе я также получил диплом, обрел семью и детей, серьезную (оценка субъективная) работу, новых друзей и знакомых, новые приключения. 

О новых приключениях – Израиль вообще был второй заграницей, в которой я побывал. За это девятилетие я повидал десяток стран и краев, которые раньше видел только во сне. Поначалу я старательно сообщал в пространство – адресуясь старым друзьям – о том, что вижу и чувствую. В настоящий момент это сошло на нет. Фотографирую я только для себя, и то, что заинтересовало лично меня. Разумеется, и смотреть мои фотоальбомы потом интересно только мне самому. 

Тут было написано десятка два стихотворений и несколько песен – сильных (по моей оценке), но редких. К концу этого периода песни сочиняться перестали – я так думаю, потому что язык, которым я владею, перестал описывать окружающее меня и происходящее со мной. Или же потому, что мой опыт, даже если бы я мог его описать, ничего не говорит моим слушателям и никак не помогает им в их жизни, совсем отличной от моей, и я это подспудно понимаю.

Пятое, 36-45 – строительство семьи и дома. 

Предыдущий этап закончился постепенно назревшим кризисом: мое восприятие себя перестало совмещаться с местом, которое я себе выстраивал в жизни. От этого пострадали близкие мне люди – в первую очередь, самый близкий человек. Но – и это я считаю очередным чудом в своей жизни – она нашла в себе силы и смелость, чтобы попробовать ещё раз. Я же тогда принял решение, коротко сформулированное так: я не буду делать счастливыми три сотни человек несколько раз в году, но буду делать счастливыми несколько человек три сотни дней в году. Или, ещё короче: не женатый певец, а поющий муж. 

Здесь у меня появился свой собственный, не полученный по наследству или через брак, а купленный и выплаченный дом, с которым нужно делать все, что нужно, но зато можно делать все, что хочется. Мы насадили и вырастили свой собственный маленький садик. В этом саду выросли дети. 

Полноценную, круглосуточную, на полную ставку жизнь с моими детьми (уж насколько я на это способен) я не смог променять на весь (отпущенный мне) рок-н-ролл мира. В этот период самым близким, самым родным, самым доверенным человеком на свете стала мне моя любимая жена. С ней я начал излечивать детскую покинутость и обиду. Это было и остается ужас как трудно и больно, но это вознаграждается исключительным, неимоверным счастьем. И, как я начинаю думать, вечной молодостью.

Шестое, 45-54 – это когда становление состоялось, семья и дом построены, счастливая и настоящая (по моим меркам) взрослая жизнь. Я почти перестал думать о том, что буду делать, когда вырасту. Думаю только о том, как успеть все, что ещё запланировано.

 Смена окружающей среды закончилась в этот период, потому что активных телефонов с российским кодом в записной книжке осталось – перечесть по пальцам одной руки. 

Исторически на этот период наложился конец XX века, конец, который начался вот тогда, но ещё даже не думает стабилизироваться – мир продолжает идти вразнос, каждый день происходит такое, чего вчера я не мог себе представить, и все эти сюрпризы в основном неприятные, и градус не понижается. Я думаю, хорошо, что так оно совпало. В любое другое девятилетие я мог бы сломаться тем или иным способом. Пока что держусь. Не реагировать остро помогает эмоциональная тупость – замедленная реакция. Любая неприятность догоняет меня сильно потом, а в первое время я могу спокойно думать, что делать (по крайней мере, мне кажется, что пока что у меня получалось). Кроме того, все самые страшные сценарии я уже разобрал, лежа без сна, ещё в начальной школе – ядерную войну, обрушение системы, восстание живых мертвецов, нападение грабителей, попадание в незнакомый город без денег и документов – все это уже обдумано, обсосано, проиграно вдоль и поперек. Сны о войне, о концлагерях и о побегах из них мне снятся тоже уже лет сорок, и мне кажется, что я не буду шокирован и раздавлен, если это случится. Так я думаю.

В это девятилетие мы выработали, где вслух, где молча, наши с женой партии в семейном ансамбле. Эта работа ещё далека от окончания, но она идет, и успех ее нам заметен.

Здесь выросли дети, и воспитывать их стало поздно. Только воздействовать личным примером и учить, когда просят. Один ребенок ещё остается в до-подростковом возрасте (“предросток” она это называет), но уже вот-вот. Ещё можно успеть прочитать ей несколько самых важных книг и показать фильмов.

Началось седьмое. Что в нем будет, бог весть.

(написал я вечером 12 июня 2025 г.)