(no subject)

Человек спит, а голова работает.

Сегодня во сне мы на Новый Год приехали в Питер, и там Боря вызывает меня на поговорить. Я, как всегда последние четверть века, понимаю, о чем будет разговор и какой, и, конечно, иду. Вот только с утра, еще в темноте, потому что Питер и зима, отправляю Нетку в садик. Мы с ней идем туда в темноте, и падают крупные пушистые снежинки. Она в резиновых сапожках, потому что теплее ничего не нашлось. А я почему-то в эриковском синем халате на голое тело, но мне вполне комфортно.

А потом - там, где мы живем, остаются спать жена, Муха и Эрик (возможно) - я прихожу на условленное место, берег Обводного канала чуть ниже бывшего кинотеатра "Север", и мы встречаемся, Боря, две его очень молодые (по сравнению с нами) музыкантши, и я.

И вместо разговора, а может быть, и вместе с разговором, мы идем в какое-то место, где в бывшем бомбоубежище устроен теперь Музей Застоя. Такой, как в последние времена много их навырастало, музей быта - большая квартира или разделенное перегородками помещение, в которое стащен свежий антиквариат и расставлен с сопроводительными табличками.

Что там конкретно было, я уже затрудняюсь вспомнить. Ходили мы там никак не меньше часов полутора. Там были комнаты, посвященные разным аспектам жизни - детская комната, кухня, гостиная с сервантом и ковром, уголок диссидента с радиоприемником... В какой-то момент я не выдерживаю и говорю: но ты же сам-то видишь, что это все ненастоящее, неправильно расставленное, что на самом деле все было не так? Я Брежнева хоронил уже в пятом не то шестом классе, я довольно хорошо все помню, как при нем было, все мое детство там прошло. Я, может быть, в экономике и политике не слишком хорошо разбираюсь, детство провел в одном-единственном городе, не претендую на полноту охвата. Но ни у одного из моих друзей детства не было икон в гостиной, а вот такой японский телевизор был только у одного - из, наверно, сотни. Книги вот такие были огромной редкостью, а вот такие не выставлялись напоказ, чтобы не увидел, кому не надо. И вообще книжные шкафы не стояли на кухне. В коридоре могли стоять из-за тесноты, но на кухне - нет. А вот такие трамваи перестали ходить, когда мы еще на старой квартире жили, то есть, до 1980-го... В общем, ощущение такое, что историки, которые эту экспозицию готовили, очень плохо знают ту эпоху. Что-то читали, но по верхам, очень по верхам, а сами там не были. И поэтому предметы тут подлинные, а интерпретации-то их - неверные. А проверить их некому, а молодежь смотрит и получает представление, которое не соответствует действительности. Как эти вот плакаты ко дню Победы, на которых то американский самолет, то немецкий автомат, то финский солдат - суть ясна, а непонятные мелочи отброшены.

И я начинаю об этом говорить, бурно и взволнованно, прямо посреди толпы посетителей. Но толпа вдруг редеет и исчезает, и я там остаюсь совсем один, и только служительница мне говорит, что в церкви рядом служба началась, и все туда поспешили, а тут они только грелись в ожидании.

Я понимаю, что и Бори со спутницами давно уже нигде нет, и думаю, что не на службу ли и они пошли; выхожу из музея на какой-то пригорок, и уже почти рассвело, а снег все падает, пушистый и крупный, и рядом действительно большая такая новенькая церковь, и народу в нее валит полно, но Бори нигде не видно.

На том просыпаюсь. С мыслью, что если так плохо мы реконструируем про сорок лет назад, то что же творится в реконструкциях про четыреста или четыре тысячи.