
Отметиться 27-го не успел, ну, да это и не важно.
В Блокаду - если бы не эвакуировали, что вполне возможно - я не пошел бы добровольцем. При трех детях - добровольцем я бы не пошел. Впрочем, меня все равно призвали бы, брони мне бы не полагалось, или она бы кончилась далеко надо мной.
Я воевал бы где-нибудь на южных подступах, на бесприютных, задавленных свинцовым небом, вымороженных и изрытых воронками сирых полях под Пулковскими высотами. Где-нибудь под Рыбацким, под Славянкой... Все время думая, как там мои дома, где-нибудь на Лесной, отрываясь при каждой возможности домой, привозя все съестное, что только можно вырубить; беспокоясь бомбежек... В конце концов их успешно вывезли бы на Большую Землю, и я вздохнул бы с некоторым облегчением - теперь можно спокойно повоевать.
Воевал бы я не ахти как, конечно, без сумасшедшего геройства - просто делал все, что можно, и еще чуть-чуть, для выполнения поставленной командованием задачи. Убивал, чтобы не убивали нас. За моей спиной - мой город, я у него один, и он у меня один.
Меня не убили бы - так карта легла, так распорядились Парки. Даже кое-какие побрякушки нацепил бы на меня перед строем похожий на Гвоздарева комполка. Но не это важно.
Важно то, как мы рванулись тогда у Никольского, двадцать седьмого, когда уже все было понятно, когда, казалось, сама земля нас бросает вперед, потому что это - последний рывок, на прорыв, мы победили уже давно, еще в сорок первом, теперь надо только доделать... И как вдруг оказались перед нашими же: все! прорвали!
И тут вдруг обнаруживаешь, что, скажем, Димки или Тохи рядом нет. Снесло шальной пулей по дороге. И это на всю жизнь. Твою.
И все, что потом...