![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Aug. 4th, 2003 01:19 amГ-ди, ведь ты читаешь мою ленту, так? Ну, так смотри сюда.
Припадок вселенской тоски днем вечером объяснился возобновившимся гастритом. Но только частично. Видимо, что-то и не психосоматическое в нем тоже было. К ночи возобновилась вселенская тоска.
Бестолково и зряшно поговорил с женой. Надеюсь, у нее не останется осадка наутро. А тот микроскопический, который всегда остается и откладывается, как камни в почках, как соли в суставах – он останется, конечно, но его я, как обычно, потом как-нибудь растворю.
Так пошел гулять с собакой и полуштакетом – вниз, в длинный маршрут, по Афарсемон и дворами.
И вспомнил вдруг свой же, старательно найденный, эпиграф к яцуренковскому разделу на сайте. Где он тут…
"If a man finds himself haunted by evil desires and unholy images, which will be at periodical hours, <...> let him store his mind with these, as safeguards to repeat when he lies awake in some restless night, or when despairing imaginations, or gloomy suicidal thoughts, beset him. Let these be to him the sword, turning everywhere to keep the way of the Garden of Life from the intrusion of profaner footsteps."
Robertson's Lectures on the Epistles to the Corinthians, Lecture XLIX
Кто он такой, этот Робертсон, как хоть зовут его – бог весть. И не то, чтобы какие там evil desires and unholy images меня в этот момент hauntили. Нет, דווקא в этот момент – никаких таких особенных. Despairing imaginations – это да; да кабы знать, что они imaginations, что бы у меня осталось от их despairing! А так как-то… Г-ди, что я тебе объясняю?!
Вот еще почему не следует молиться словами, а следует музыкой, помимо того, что слово изреченное или измысленное есть ложь, а правда существует в музыке и ею передается; слово несет информацию (согласно определениям этого, как его… надо найти), а считать, что Всеведущий адресат молитвы нуждается в этой информации или будет как-то ее использовать (опять же, по определениям господина מהשמו), означает не брать в расчет Его всеведения. Тогда как музыка информации не создает и в информационном плане использоваться не может.
Ну, и в общем, пошли всплывать из мутных пучин золотыми рыбами строки благословенного Яцуренко, глоссолалии благовеста с Пискаревки.
«Я нуждаюсь в Твоем присутствии,
Я нуждаюсь в Твоих чудесах.»
Да вот и я, Саша, знаешь… вдруг оказался там, где ты был, когда это понял. Даже не вдруг, постепенно…
Вот в чем, собственно, дело. «Собственно, вот.»
И заиграло в голове, зазвучало.
«Медведи».
Там, в середине куплета, на словах «больше ничего не спрятать», должна быть густая высокая гитара, выше голоса (на проигрыше можно, если проигрыш будет): ре-ми-фа, сольля – сольфамидоля. Аккорды мажорные не улучшишь уже. Некуда лучше. Только звучание. А на последних словах куплета, перед барабанным брейком-сбросом-встряхом, та же гитара берет расширенные ступени – фа, нижнее ля, ми, нижнее ми. Без глиссандо, и это нижнее ми висит над барабанами, переливаясь и чуть похрипывая. Кримсон, Кримсон. Или скрипка, альт. Где ты, мой альт? Макс, где ты там?
А тоже вот Кримсон. The Power to Believe: Воля Верить. כוח להאמין. Construction of Light: Построение Света. А на иврите не сольешь оба смысла в одно слово – либо בניית האור, либо בניין האור. Либо, может быть, מבנה האור.
Ну, в общем, живем дальше. Продолжаем, одновременно вертясь в бесконечной домашней центрифуге, перемалывать с независимым видом в голове бесконечные и бессмысленные (осмысленные лишь внутренней логикой) цифры, буквы, операторы, определения и алгоритмы (кстати, тоже не всегда формализованные до уровня слов, часто лишь на уровне музыкальных движений), двигаясь в сторону экзаменов и диплома. В сторону мрачноватой неизвестности, пол и потолок которой, впрочем, достаточно уверенно очерчиваемы. А это, может быть, и хорошо. Иногда в постоянстве своей натуры и определенности ее границ и очертаний в самых разнообразных контекстах я нахожу даже какое-то удовлетворение. В прошлой жизни я видимо, был крестьянином, говорю я себе, и был именно вот таким крестьянином – по-своему работящим, но чрезмерно задумчиво-мечтательным, с ленцой и неуемным стремлением изменить рутину, облегчить труд, высвободить время для мечтательных задумий. Сейчас я уже вижу себя на рыбалке с белобрысым сынишкой, объясняющим ему рыбальную премудрость, частично додумывая ее от себя. Жену вижу достаточно отчетливо – вот такая же она, некогда ого-го, да и сейчас порою ого-го, умница, добрая и светлая душа. Может, с лица другая. Может, и нет. А в будущей жизни буду я, например, такой же природы деревом. Или шаманить буду. Так же. Или где-нибудь в Халифате или в Хорезме рожусь и стану ученым. Ну, таким, ученым… ненавязчивым философом, подрабатывающим на жизнь и невесть откуда взявшееся семейство составлением гороскопов, несложным врачеванием, бытовой архитектурой и переводами. Покуривающим и попивающим изредка таечком. Стишки буду сочинять, тоже не бог весть какие, но искренние, а потому симпатичные. Может, выучусь на рубабе грусть-тоску соловья к розе изливать муалями часа на полтора каждый.
Так я, Г-ди, что хочу сказать напоследок: за все тебе спасибо от всей души, честное слово. А за Яцуренко – три раза по столько. И за жену три раза по столько. И за сынишку за белобрысого – Ты его не остави, ему трудно будет с таким-то характером. Чего вот он там стонет за стенкой во сне?
Ой, я пойду к нему, пожалуй. Ну, ладно, бывай.
Припадок вселенской тоски днем вечером объяснился возобновившимся гастритом. Но только частично. Видимо, что-то и не психосоматическое в нем тоже было. К ночи возобновилась вселенская тоска.
Бестолково и зряшно поговорил с женой. Надеюсь, у нее не останется осадка наутро. А тот микроскопический, который всегда остается и откладывается, как камни в почках, как соли в суставах – он останется, конечно, но его я, как обычно, потом как-нибудь растворю.
Так пошел гулять с собакой и полуштакетом – вниз, в длинный маршрут, по Афарсемон и дворами.
И вспомнил вдруг свой же, старательно найденный, эпиграф к яцуренковскому разделу на сайте. Где он тут…
"If a man finds himself haunted by evil desires and unholy images, which will be at periodical hours, <...> let him store his mind with these, as safeguards to repeat when he lies awake in some restless night, or when despairing imaginations, or gloomy suicidal thoughts, beset him. Let these be to him the sword, turning everywhere to keep the way of the Garden of Life from the intrusion of profaner footsteps."
Robertson's Lectures on the Epistles to the Corinthians, Lecture XLIX
Кто он такой, этот Робертсон, как хоть зовут его – бог весть. И не то, чтобы какие там evil desires and unholy images меня в этот момент hauntили. Нет, דווקא в этот момент – никаких таких особенных. Despairing imaginations – это да; да кабы знать, что они imaginations, что бы у меня осталось от их despairing! А так как-то… Г-ди, что я тебе объясняю?!
Вот еще почему не следует молиться словами, а следует музыкой, помимо того, что слово изреченное или измысленное есть ложь, а правда существует в музыке и ею передается; слово несет информацию (согласно определениям этого, как его… надо найти), а считать, что Всеведущий адресат молитвы нуждается в этой информации или будет как-то ее использовать (опять же, по определениям господина מהשמו), означает не брать в расчет Его всеведения. Тогда как музыка информации не создает и в информационном плане использоваться не может.
Ну, и в общем, пошли всплывать из мутных пучин золотыми рыбами строки благословенного Яцуренко, глоссолалии благовеста с Пискаревки.
«Я нуждаюсь в Твоем присутствии,
Я нуждаюсь в Твоих чудесах.»
Да вот и я, Саша, знаешь… вдруг оказался там, где ты был, когда это понял. Даже не вдруг, постепенно…
Вот в чем, собственно, дело. «Собственно, вот.»
И заиграло в голове, зазвучало.
«Медведи».
Там, в середине куплета, на словах «больше ничего не спрятать», должна быть густая высокая гитара, выше голоса (на проигрыше можно, если проигрыш будет): ре-ми-фа, сольля – сольфамидоля. Аккорды мажорные не улучшишь уже. Некуда лучше. Только звучание. А на последних словах куплета, перед барабанным брейком-сбросом-встряхом, та же гитара берет расширенные ступени – фа, нижнее ля, ми, нижнее ми. Без глиссандо, и это нижнее ми висит над барабанами, переливаясь и чуть похрипывая. Кримсон, Кримсон. Или скрипка, альт. Где ты, мой альт? Макс, где ты там?
А тоже вот Кримсон. The Power to Believe: Воля Верить. כוח להאמין. Construction of Light: Построение Света. А на иврите не сольешь оба смысла в одно слово – либо בניית האור, либо בניין האור. Либо, может быть, מבנה האור.
Ну, в общем, живем дальше. Продолжаем, одновременно вертясь в бесконечной домашней центрифуге, перемалывать с независимым видом в голове бесконечные и бессмысленные (осмысленные лишь внутренней логикой) цифры, буквы, операторы, определения и алгоритмы (кстати, тоже не всегда формализованные до уровня слов, часто лишь на уровне музыкальных движений), двигаясь в сторону экзаменов и диплома. В сторону мрачноватой неизвестности, пол и потолок которой, впрочем, достаточно уверенно очерчиваемы. А это, может быть, и хорошо. Иногда в постоянстве своей натуры и определенности ее границ и очертаний в самых разнообразных контекстах я нахожу даже какое-то удовлетворение. В прошлой жизни я видимо, был крестьянином, говорю я себе, и был именно вот таким крестьянином – по-своему работящим, но чрезмерно задумчиво-мечтательным, с ленцой и неуемным стремлением изменить рутину, облегчить труд, высвободить время для мечтательных задумий. Сейчас я уже вижу себя на рыбалке с белобрысым сынишкой, объясняющим ему рыбальную премудрость, частично додумывая ее от себя. Жену вижу достаточно отчетливо – вот такая же она, некогда ого-го, да и сейчас порою ого-го, умница, добрая и светлая душа. Может, с лица другая. Может, и нет. А в будущей жизни буду я, например, такой же природы деревом. Или шаманить буду. Так же. Или где-нибудь в Халифате или в Хорезме рожусь и стану ученым. Ну, таким, ученым… ненавязчивым философом, подрабатывающим на жизнь и невесть откуда взявшееся семейство составлением гороскопов, несложным врачеванием, бытовой архитектурой и переводами. Покуривающим и попивающим изредка таечком. Стишки буду сочинять, тоже не бог весть какие, но искренние, а потому симпатичные. Может, выучусь на рубабе грусть-тоску соловья к розе изливать муалями часа на полтора каждый.
Так я, Г-ди, что хочу сказать напоследок: за все тебе спасибо от всей души, честное слово. А за Яцуренко – три раза по столько. И за жену три раза по столько. И за сынишку за белобрысого – Ты его не остави, ему трудно будет с таким-то характером. Чего вот он там стонет за стенкой во сне?
Ой, я пойду к нему, пожалуй. Ну, ладно, бывай.
