Мы пришли домой, закончив все дела и выгуляв детей и собаку. Уставший Эрик капризничает, отказывается от ужина, постоянно хнычет, просится на ручки, требует того, сего, опять того, нет, сего, нет, нать, нать, тетю, атю тетю, нать. Анька ругается с мамой по поводу несделанных уроков. Я занимаюсь процессуальной приборкой -- уборкой вещей, находящихся не на месте. Поскольку вещи смещаются со своих мест со скоростью немного большей, чем я их убираю обратно, процесс этот теоретически бесконечен, хотя и кажется, что он вот-вот кончится. Мама занимается всем сразу плюс готовкой обеда на завтра, стиркой и планированием на завтра. Время от времени от окна к окну проносится, сметая все на своем пути, Собака, вскакивая на подоконники и начиная громко и гневно лаять, наводя порядок во дворе и на улице. Когда собака лает, мы вздрагиваем, Эрик кричит "И-и тить! И-и дяб-дяб-дяб!", Анька вопит ему, не вставая из-за компьютера, "Ну Миха!", Мама смотрит на меня, требуя "сделать же уже что-нибудь", а я выбираю момент треснуть собаку по ушам мокрым полотенцем, когда рядом не будет детей, которым смотреть на это вредно. Пинать его ногой я не решаюсь, помня, сколько раз ушибал палец или подворачивал подъем -- после этого к концу вечера я практически не могу ходить, и это повторялось в прошлом, кажется, году столько раз, что стало уже просто смешно. Воспитывать собаку босиком я не могу.
В какой-то момент я говорю:
-- Жена! А знаешь -- это хорошо, что у нас еще пока нету пони.
-- Почему?
-- Потому что он бы сейчас на все это РЖАЛ!
В какой-то момент я говорю:
-- Жена! А знаешь -- это хорошо, что у нас еще пока нету пони.
-- Почему?
-- Потому что он бы сейчас на все это РЖАЛ!